Китобоец «Эссекс». В сердце моря (сборник). Оуэн Чейз

нашу в теле умеренным вкушением мяса, нарезанного на мелкие куски и запиваемого соленой водою. К четырнадцатому тела наши окрепли настолько, что позволили нам сделать несколько попыток снова управлять ботом при помощи весла, каждый по очереди, мы оказались способны это делать и держать приемлемый курс. Пятнадцатого мясо было израсходовано, и мы перешли на последний хлеб в количестве двух лепешек. Члены наши в последние два дня очень распухли и приносили нам теперь страдания самые чрезмерные. Мы все еще были, насколько могли судить, в трехстах милях от суши и лишь с трехдневным запасом продовольствия. Надежда на продолжение ветра, который этим утром пришел с запада, была единственной поддержкой и утешением, оставшейся нам: такими острыми были желания наши в этом отношении, что в наших венах возник сильный жар, и жажда, которую ничто не могло удовлетворить, кроме его продолжения. Дело достигло апогея своего, все надежды обращены были на ветер, и мы с дрожью и страхом ожидали изменения его и ужасного развития судьбы нашей. Шестнадцатого, ночью, полный кошмарных размышлений о положении нашем и задыхаясь от слабости, я лег спать, почти безразличный, увижу ли снова свет. Не пролежав долго, я увидел во сне корабль на каком-то расстоянии от нас и напряг все жилы, чтоб добраться до него, но не смог. Я проснулся почти сломленным от исступления, испытанного в забытьи, истерзанном жестокостями больного разочарованного воображения. Семнадцатого, после полудня, в направлении ост-тень-норда от нас показалась тяжелая оседлая туча, которая, на мой взгляд, означала близость некой земли, кою я принял за остров Массафуэра. Я заключил, что ничем иным это быть не может, и сразу по этому размышлению живая кровь вновь проворно побежала в венах моих. Я сказал товарищам моим, что положительно убежден, что это земля, и если так, то мы, по всей вероятности, достигнем ее в два дня. Мои слова, по-видимому, много их приободрили, и руминируя уверения в благоприятном положении дел, дух их даже приобрел степень гибкости поистине удивительную. Темные черты бедствия нашего начали понемногу светлеть, а облики, даже посреди мрачных предчувствий тяжелой судьбы нашей, изрядно прояснились. Мы направили курс наш к туче, и наше продвижение было в ту ночь замечательно хорошо. На следующее утро, перед рассветом, Томас Никольсон, юнга примерно семнадцати лет от роду, один из двух товарищей моих, кто до сих пор выживал вместе со мною, лег после вычерпывания, накрылся куском парусины и закричал, что желает умереть на месте. Я видел, что он сдался, и попытался сказать ему слова поддержки и ободрения, и силился убедить, что терять доверие к Всемогущему, пока остается хоть малейшая надежда и дыхание жизни – это большая слабость и даже грех, но он был не склонен слушать мои увещания и, несмотря на крайнюю вероятность достигнуть земли до окончания двух дней, о которой я говорил, настаивал лежать и предаваться