Попробуй меня вернуть. Бывшие. Елена Левашова

ыпаются по плечам.

      Господи, на людях-то зачем? Ненавижу это гадкое прозвище. Ума не приложу, что надоумил ее так меня называть?

      – Крис, я сейчас приду. Вернись к гостям, простудишься.

      Она послушно кивает. Дверь за стеной клацает, отрезая меня от мира роскоши и веселья. Возвращает тишину. В нее вплетаются чьи-то голоса неподалеку, металлический лязг инструментов, стариковский кашель, а потом:

      – Давайте я, Аркадий Тимофеевич. Вам бы домой… Совсем расклеились. Я закончу, не волнуйтесь.

      Сминаю окурок в кулаке, не веря ушам. Наверное, мне кажется? Не может такого быть, не она это… Не она.

      Жмурюсь, прогоняя наваждение… Это все дым – сизый, искажающий яркую картинку, делающий ее похожей на блеклое пятно. Не может Барби выглядеть ТАК… Скромно, даже убого… В груди такое… Блядь… Я невольно поднимаю ладонь и касаюсь грудины, словно пытаясь вырвать острый шип. Больно так, словно туда олово залили. Или гвоздем поковырялись.

      Старик кашляет, прикрывая рот ладонью, подхватывает ведро и ковыляет к выходу из розария.

      Подхожу ближе, цепляясь за призрачную надежду на ошибку. Конечно, ведь не может Виолетта быть здесь! Она за границей – проматывает миллионы и живет на полную катушку. Сейчас я извинюсь, выдохну с облегчением и вернусь к гостям и невесте.

      Барби старательно собирает сухие листья в большие, черные пакеты, когда я подхожу ближе.

      – Привет, – протягиваю, нацепив на рожу непринужденную улыбку.

      – Ну, привет, – равнодушно бросает она, поднимая на меня взгляд.

      – Что ты здесь делаешь? Или ты… Купила этот клуб? Так я и знал. Молодец, решила быть поближе к народу и…

      – Сурков, ты все сказал? Отвали. Не мешай работать.

      Странная она… Раньше проходу мне не давала, бегала за мной, как полоумная… А теперь… даже макияжа нет. Длинные, волнистые, рыжие волосы заплетены в тугую косу. На ней простые джинсы и серая, шерстяная водолазка, обута в калоши, облепленные грязью.

      – Виолетта, с тобой все нормально? Просто я…

      – Отойди от газона. Туфли испачкаешь. Сейчас в них небо видно, и лучи отражаются, как от зеркала. Вернешься в зал грязный, зачем тебе это?

      – Почему ты здесь? Я был уверен, что ты свалила в Европу, пока ветер был без камней.

      – А тебя это, правда, интересует? – поднимается, вскидывая подбородок.

      Гладкий, как персик… И щеки розовые, как спелое яблоко. Сине-голубые глаза в обрамлении длиннющих, темных ресниц. Кажется, без косметики ей лучше… Хотя… Мне-то какое дело? Что я к ней прилип? Все давно в прошлом – она, я, мы…

      – Ну, да…

      Она молчит. Смотрит так, словно собирается всадить в меня грабли. Смотрит она, а болит у меня… И гаденькое предчувствие ворочается в груди как змея.

      – Виолочка, мы пришли! – слышится неподалеку женский голос.

      – Черт, – шепчет Барби. – Почему сейчас, а не минутой позже?

      Ошалело наблюдаю, как по дорожке идет рыжеволосая женщина и катит перед собой коляску.

      – Барби, что здесь, блядь, происходит?

      – Отвали, Сурков! Уйди уже отсюда! – рычит она, прикрывая грудь.

      На ткани выступают темные пятна. Стремительно расползаются, а потом на землю начинают падать капли… Не понимаю, это молоко что ли?

      – Уйди, – сипит Виолетта, бросаясь к коляске.

      Стою как парализованный, не сводя с них глаз… Ее мать или родственница понуро опускает голову, роется в облезлом пакете и подает Виоле салфетку. Та что-то бурчит в ответ, цепляется в ручки коляски и остервенело тащит ее в сторону, подальше от меня.

      – Виола, погоди. Барби, я…

      – Ах, Барби, – выдыхает она, резко остановившись. – Нет ее больше, Сурков. Твоими стараниями – нет… И не делай вид, что не знал.

      – Я ничего не знал. Не знаю… Погоди, там ребенок? – нагло лезу вперед и оттягиваю одеяло.

      В коляске спит темноволосая девочка… Сопит, посасывая пустышку. Шапка сбилась набок, в кулачке зажата рукоятка игрушки… Перед глазами словно рябь расползается. Прямо как та, с озера…

      – Моя? – хриплю, не отрывая взгляда.

      – Моя, – сухо отвечает она. – И только моя. Отвали, Артем. Или я вызову полицию. Лучше послушай меня и…

      Двери распахиваются, являя взору Крис.

      – Пупсик, у тебя все нормально?

      – Да, я уже иду!

      – Иди к своей резиновой Зине, пупсик. А от меня отвали.

      Виола отталкивает меня, хватает коляску и устремляется к противоположной стороне сада, к выходу.

      Глава 2.

      Артем.

      Стою посередине дорожки как вкопанный и смотрю им в спину… Давно на меня так не смотрели… Уничтожающе, с тихой, неприкрытой яростью… Словно я