Жизнь – это ад?. Смеклоф

иданно набрасывалась из укрытия. Правда беспечная радость тоже не отходила далеко. Они боролись за его эмоциональное состояние, постоянно толкаясь и переругиваясь, как братья-близнецы.

      Его внесли в палату и сгрузили на скрипучую сетку дореволюционной койки. Длинная штанга с препаратами и клубками перепутанных трубок угрожающе надвинулась. Иссушенный организм Валентина воспрял, но измученная душа сразу раскисла. Во время капельницы ему всегда хотелось в туалет, но поведать окружающим об этом конфузе, он не находил в себе сил и беззвучно страдал до последней капли раствора. Окружающие пока скрывались в сером, безголосом, зыбком тумане, в котором все лица кажутся одинаково бессмысленными и чужими.

      Гигантский санитар исчез в длинном коридоре, но его тень ещё какое-то время падала с лестницы на пол и постепенно таяла, как упавшее на горячий асфальт мороженое. Через открытую дверь палаты видно многое. Об этом забывают даже лучшие медики, за что в итоге и расплачиваются. Валентин знал, как коварны и хитры бывают его братья по несчастью и не раз предупреждал персонал об их хитроумных заговорах и ловушках. Поэтому он и любил койку с краю. Оттуда было видно половину старой больницы, даже её потаённые закутки. Надо было только уметь смотреть.

      Крадётся к выходу, вжав голову в плечи, пожилой фельдшер. Карманы его халата оттопыриваются и в них феерически звенит благословенная жижа. Курносая медсестра оккупировала служебный телефон, с воодушевлением рассказывая подруге о последнем ухажёре. Она ещё не знала, что завотделением всё это время безуспешно пытался прозвониться в отделение и медленно покрывался красными пятнами и отчаянием. Анестезиолог раскачивал сухой ногой, попыхивая беломором в приоткрытую форточку. Он едва помещался на подоконнике. Пола его длинного, не по размеру, халата свисала к батарее и то и дело окуналась в банку с бычками, набираясь их упругого аромата и бархатистого пепельного оттенка.

      Валентин знал всё!

      С каждым новым днём его глаза всё больше открывались, а зрение становилось таким ясным, что даже становилось страшно. Поэтому он подтягивал простынь к подбородку и щурился, заворачиваясь в кокон. Медсестра могла долго раскалять телефонную трубку, поэтому у него ещё было время собраться с мыслями до капельницы. Потом неутолимое желание оправиться, смоет все посторонние раздумья за ненадобностью. Но стоило ему прикрыть глаза, как коридор содрогнулся от грохота уверенных шагов.

      – Тут у нас значит зависимые… – увещевал завотделением.

      – Вижу! – вторил ему незнакомый надменный голос.

      – Да, что на них смотреть. Несчастные люди, пойдёмте лучше в травму. Там каждый день что-то интересное. А нам ещё новый рентген поставили…

      – Погодите!

      Валентин подобрался. Это была его пятая проверка. После них никогда ничего не менялось, но накрученный начальством медперсонал начинал невольно зверствовать. Не со злости, а из-за малодушия. Человеческое нутро слишком мягкое и нежное, чтобы без последствий преодолевать тяжкие жизненные обстоятельства. Оно, как губка впитывает всякую заразу, а потом исторгает её на окружающих. Здесь, в наркологичке, это было особенно видно. Ведь как говорил русский философ Владимир Сергеевич Соловьёв: «Вино – прекрасный реактив: в нём обнаруживается весь человек: кто скот, тот в вине станет совершенной скотиной, а кто человек – тот в вине станет ангелом».

      – Тут что?

      – Палата…

      – Сам вижу!

      Дверной проём перегородило расплывчатое тёмное пятно. Свет ударял во тьму, но почему-то никак не мог её проредить. Наоборот, отскакивал от неё, извивался, корчился и спешил убраться прочь.

      Валентин даже привстал и сильнее подался вперёд. По верхней перекладине дверной коробки что-то чиркнуло. Полетели искры. В нос ударил странный запах, будто кто-то забыл выбросить подпорченные яйца. По полу что-то натужно цокнуло, и в палату вошёл чёрт в белом халате.

      – Сам вижу! – повторил он, раздувая ноздри и без того широкого носа, и уставился абсолютно чёрными глазами на дореволюционную койку.

      Валентин отпрянул и протяжно икнул.

      – Это ещё что? – прищурился чёрт.

      Его суетливые руки перестали тискать блокнот и опустили его в карман белого халата.

      Завотделением пригляделся. Даже поправил на носу очки, будто это могло помочь разглядеть что-то особенное.

      – Пациент в острой форме…

      – Сам вижу! – разозлился чёрт. – Почему он так на меня смотрит? Ты, что-то видишь, пациент в острой форме?

      Валентин с трудом сглотнул металлический привкус и облизал внутреннюю сторону верхних зубов. Он много раз слышал про подобные ситуации. Бывалые товарищи рассказывали, что рано или поздно просветление случается со всеми. Главное не отступать с намеченного пути и, не взирая ни на что, идти к священной цели. Увидеть мир в его истинном виде одновременно страшно и прекрасно. Его первозданная свирепая сила должна пугать, а от неприкрытой нагой красоты захватывать дух. Только вонючий хвост, раскачивающий халат и стучащий по полу, к красоте не имел никакого отношения. Как и длинные