Красавчик. И аз воздам. Андрей Шопперт

Святейшего Правительствующего Синода Хвостов Дмитрий Иванович был человеком почти отталкивающей внешности. Длинный подбородок, нос тоже длинный с горбинкой, но если графу Витгенштейну почти такой же нос придавал мужественности и изюминки к внешности, то чуть более крючковатый нос обер-прокурора вместе с нависшими над подбородком щеками и полная безусость делали «родственника» Суворова некрасивой хищной птицей. Добавить стоит всклокоченные чуть седые волосы – как-нибудь так рисуют бабок-ёжек. И высокие кустистые, странно изогнутые брови в картину вписывались, будто он ими удивляется обеими сразу. При этом это был честный, добрый человек. И до кучи еще и поэт. Сейчас, не обернувшись на вошедших в комнату Витгенштейна и Инессу, он стоял, опершись о бюро, с разложенными на нем в беспорядке бумагами и писчими принадлежностями, смотрел в потолок, стоя вполоборота к окну, и читал басню.

      Однажды после пира

      Ворона унесла остаток малый сыра,

      С добычею в губах не медля на кусток

      Ореховый присела.

      Лисица к сыру подоспела

      И лесть, как водится, запела

      (Насильно взять нельзя): «Я чаю, голосок

      Приятен у тебя и нежен и высок».

      Ворона глупая от радости мечтала,

      Что Каталани стала,

      И пасть разинула – упал кусок,

      Который подхватя, коварная лисица

      Сказала напрямки: «Не верь хвале, сестрица,

      Ворону хвалит мир,

      Когда у ней случится сыр».

      Сидящие у противоположной стены дамы жиденько зааплодировали. Одна была дочерью Суворова, вторая племянницей, а самая старая, должно быть, сестрой. Три родственницы.

      – Отлично, Дмитрий Иванович. У вас получилось лучше самого Эзопа. – Тоже похлопала в ладоши Инесса.

      Пиит обернулся и увидел вошедших.

      – Граф, рад, что вы заглянули. Сейчас подадут жженку. Привык я к ней, с Александром Васильевичем по миру скитаясь. И вас угощу, родственник любил ею греться в походах.

      Ну вот и этот Витгенштейна знает. Сейчас начнет общих знакомых вспоминать, а Петр Христианович их не помнит. Засада очередная.

      – Не откажусь, сыро и ветрено на улице, – чуть поклонился Брехт.

      – Как вам новая басня моя? – и рожа такая довольная, ожидающая похвалы.

      У Крылова лучше получится. Человечнее. И рифмы лучше. Тут явно суворовский лаконизм присутствует и его же манера обрубать предложения, не растекаться «мыслью по древу».

      – Дмитрий Иванович, вот представьте, через сто лет будут в школе изучать ваши басни дети, прочтут эту и будут друг у друга спрашивать: «Кто такая Каталани?» Ваши басни и стихи легко это столетие преодолеют, а вот про тетку эту никто и не вспомнит. Может, стоит убрать это имя и заменить на что-то другое:

      Какие перушки! Какой носок!

      И, верно, ангельский быть должен голосок!

      Спой, светик, не стыдись! Что, ежели, сестрица,

      При красоте такой и петь ты мастерица, —

      Ведь ты б у нас