Холодный дом. Чарльз Диккенс

только раз в жизни была безумно влюблена и предметом этой пылкой страсти, неповторимой по свежести энтузиазма, был капитан Суоссер. Потом настал черед профессора, и он самым грустным образом начал постепенно умирать, – миссис Беджер только что стала передразнивать, как он, бывало, с трудом выговаривал: «Где Лора? Пусть Лора принесет мне сухарной водицы», – как в гостиную пришли джентльмены, и он сошел в могилу.

      В тот вечер, и вообще за последнее время, я видела, что Ада и Ричард все больше стараются быть вместе, да и немудрено – ведь им так скоро предстояло расстаться. Поэтому, когда мы с Адой, вернувшись домой, поднялись к себе наверх, я не очень удивилась, заметив, что она молчаливее, чем всегда, но уж никак не ожидала, что она внезапно бросится в мои объятия и спрячет лицо на моей груди.

      – Милая моя Эстер, – шептала Ада, – я хочу открыть тебе одну важную тайну!

      Конечно, прелесть моя, «тайну», да еще какую!

      – Что же это такое, Ада?

      – Ах, Эстер, ты ни за что не догадаешься.

      – А если постараюсь? – сказала я.

      – Нет, нет! Не надо! Пожалуйста, не надо! – воскликнула Ада, испуганная одной лишь мыслью о том, что я могу догадаться.

      – Не представляю себе, что это может быть? – сказала я, притворяясь, что раздумываю.

      – Это… – прошептала Ада, – это… насчет кузена Ричарда!

      – Ну, родная моя, – сказала я, целуя ее золотистые волосы (лица ее я не видела), – что же ты о нем скажешь?

      – Ах, Эстер, ты ни за что не угадаешь!

      Так приятно было, что она прильнула ко мне, спрятав лицо; так приятно было знать, что плачет она не от горя, а от сверкающей радости, гордости и надежды, – даже не хотелось сразу же помочь ей признаться.

      – Он говорит… Я знаю, это очень глупо, ведь мы так молоды… но он говорит, – и она залилась слезами, – что он нежно любит меня, Эстер.

      – В самом деле? – сказала я. – Как странно!.. Но, душенька моя, я сама могла бы сказать это тебе давным-давно!

      Ада в радостном изумлении подняла свое прелестное личико, обвила руками мою шею, рассмеялась, расплакалась, покраснела, снова рассмеялась, – и все это было так чудесно!

      – Но, милая моя, – сказала я, – ты, должно быть, считаешь меня совсем дурочкой! Твой кузен Ричард любит тебя я уж и не помню сколько времени и ничуть этого не скрывает!

      – Так почему же ты мне ни слова про это не сказала?! – воскликнула Ада, целуя меня.

      – Как можно, милая моя! – проговорила я. – Я ждала, чтобы ты мне призналась сама.

      – Но раз уж я тебе сейчас призналась, ты не думаешь, что это дурно, нет? – спросила Ада.

      Будь я самой жестокосердной дуэньей в мире, я и то не устояла бы против ее ласковой мольбы и сказала бы «нет». Но я еще не сделалась дуэньей и сказала «нет» с легким сердцем.

      – А теперь, – промолвила я, – я знаю самое страшное.

      – Нет,