Холодный дом. Чарльз Диккенс

от холода и держа в одной руке сломанную свечу в сломанном подсвечнике, а в другой – рюмку для яиц.

      – Спокойной ночи! – хмуро проговорила она.

      – Спокойной ночи! – отозвалась я.

      – Можно войти? – неожиданно буркнула она, все так же хмуро.

      – Конечно, – ответила я. – Только не разбудите мисс Клейр.

      Мисс Джеллиби отказалась присесть и, угрюмо насупившись, стояла у камина, макая черный от чернил средний палец в уксус, налитый в рюмку, и размазывая им чернильные пятна по лицу.

      – Чтоб ей провалиться, этой Африке! – внезапно воскликнула она.

      Я хотела было что-то возразить.

      – Да, да, чтоб ей провалиться! – перебила она меня. – Не спорьте, мисс Саммерсон. Я ее ненавижу, терпеть не могу! Противная!

      Я сказала девушке, что она просто устала и мне ее жаль. Положила ей руку на голову и пощупала лоб, заметив, что сейчас он горячий, но завтра это пройдет. Она стояла все так же, надув губы и хмуро глядя на меня, но вдруг поставила рюмку и тихонько подошла к кровати, на которой лежала Ада.

      – Какая хорошенькая! – проговорила она, по-прежнему хмуря брови и все тем же сердитым тоном.

      Я улыбкой выразила согласие.

      – Сирота. Ведь она сирота, правда?

      – Да.

      – Но, должно быть, умеет многое? Танцует, играет на рояле, поет? Наверное, говорит по-французски, Знает географию, разбирается в глобусе, умеет вышивать, все умеет?

      – Несомненно, – подтвердила я.

      – А вот я не умею, – сказала девушка. – Почти ничего не умею, только – писать. Вечно пишу для мамы. И как только вам обеим не стыдно было явиться сюда сегодня и глазеть на меня, понимая, что я ни к чему другому не способна? Вот какие вы скверные. Но, конечно, считаете себя очень хорошими!

      Я видела, что бедная девушка вот-вот расплачется, и снова села в кресло, молча и только глядя на нее так же благожелательно (хочется думать), как относилась к ней.

      – Позорище, – проговорила она. – И вы это сами знаете… Весь наш дом – сплошное позорище. Дети – позорище. Я – позорище. Папа страдает, да и немудрено! Приссилла пьет – вечно пьяная! И если вы скажете, что не почувствовали сегодня, как от нее пахнет, то это будет наглая ложь и очень стыдно с вашей стороны. Обед подавали ужасно, не лучше, чем в харчевне, и вы это заметили!

      – Ничего я не заметила, дорогая, – возразила я.

      – Заметили, – отрезала она. – Не говорите, что не заметили. Заметили!

      – Но, милая, – начала я, – если вы не даете мне говорить…

      – Да ведь вы сейчас говорите. Сами знаете, что говорите. Не выдумывайте, мисс Саммерсон.

      – Милая моя, – снова начала я, – пока вы меня не выслушаете…

      – Не хочу я вас слушать.

      – Нет, хотите, – сказала я, – а если бы не хотели, это было бы совсем уж неразумно. Я ничего не заметила, потому что за обедом служанка ко мне не подходила, но я вам верю и мне грустно это слышать.

      – Нечего ставить