Александровские Кадеты. Смута. Том 2. Ник Перумов

– так это «происки врагов». Ещё проще, ещё понятнее. Так что пусть их, Федя, сказал полковник (на самом-то деле генерал-майор, но погон генеральских ни за что так и не надевает). Вот мы пришли, торговлю разрешили, деньги у нас настоящие, из столицы вывезенным золотом подкреплённые. Реформа земельная уже объявлена; на заводах – рабочее законодательство, восьмичасовой рабочий день, а больше – только за особую плату, полуторную. Ничего, Фёдор, придут люди ещё в себя, очнутся от красного дурмана…

      Хорошо говорил Две Мишени, да только я думаю – не всё так легко и просто. Многим нравилось даже, когда всем поровну, а главное – «богатеев бить!». И против нас – красных впятеро больше. Тут голову поистине сломать надо, пока поймёшь, как же с этакой силищей справляться. Потому что если не справимся – то кончим, как те…»

      Федя Солонов снисходительно взглянул на склонившегося со своим дневником Петю. Ладно уж, пусть пишет. Когда мы победим, для истории пригодится.

      Когда мы победим. Если мы победим.

      Городок, где они остановились, был, казалось, неотличим от множества таких же, широко разбросанных по великой Руси: главная улица с добротными каменными домами, от рынка до собора, зелень садов, упирающиеся в речной косогор огороды и выгоны, пара трактиров, постоялый двор, гостиница, школа да фельдшерский пункт. На окраинах – маслобойный заводик, мельница, а подле церкви – заросшее сиренью кладбище, лучшее место для свиданий, по мнению Севки Воротникова.

      Мало осталось «стрелков-отличников», и прапорщик Солонов набрал новую команду. Уже не Две Мишени – он сам занимался с нею, и не только стрельбой, но и тактикой, «тактикой снайперских пар», как он сам это называл. Александровцы удивлялись странному названию, но лишних вопросов не задавали.

      Они просто радовались лету и внезапной тишине, и светлым платьям девушек, и лукавым их взглядам, и колокольному звону, что плыл над городком и заречными лугами, и пузатому самовару в трактире, и свежему хлебу, что зимой и весной «утаили, не дали вывезти аспидам!».

      По каплям уходило это время. С венками из полевых цветов на головах у местных красавиц, с мычанием стад, возвращавшихся вечером домой, с гоготом гусей, что хворостинками загоняли в птичники босоногие девчушки, – со всем тем, чего, как казалось александровским кадетам, они навсегда лишились, ведь так долго были только снег, да распутица, да заводские трубы и терриконы Юзовки.

      Скоро это кончится.

      Но пока Севка Воротников обнимается с очередной пассией, Петя Ниткин корпит над дневником, а Фёдор Солонов до немыслимого блеска начищает верную как смерть «фёдоровку», что прошла с ним весь путь от Гатчино до Икорца и далее.

      Все ждут.

      – Сверим. – Сиверс форсисто поддёрнул манжет, открывая крупные «траншейные» часы. – Девять часов двадцать две минуты.

      Штабные послушно принялись крутить и вертеть свои собственные «буре», «мозеры» и «фаберже».

      Летнее утро едва успело отгореть, чистое небо не предвещало