Цусима. Алексей Новиков-Прибой

картина гибели корабля. Какой ужас пережил мой покойный муж! До сих пор я хожу словно в кошмаре...

      Она заплакала.

      Через полчаса, с письмом в кармане, мы уже мчались в редакцию. Опять двое сопровождали меня наверх. После каких-то формальностей мы втроем двинулись к кассе. Мне сказали:

      – Распишитесь и получите пятьдесят два рубля.

      Я остолбенел от названной суммы. Она мне казалась невероятной.

      Я робко переспросил:

      – А вы не ошиблись?

      В этот момент с одной стороны товарищ дернул меня за полу пиджака, а с другой – я получил в бок толчок, означавший, что я круглый дурак. Кассир тоже обиделся на меня и строго заговорил:

      – Какая же здесь может быть ошибка? Пятьсот двадцать строчек. По десять копеек за строчку. Итого пятьдесят два рубля.

      Мучительно долго я расписывался, выводя дрожащим пером буквы, но вниз мы сбежали с такой быстротой, как будто спустились на крыльях.

      Я с гордостью заявил остальным товарищам, потрясая деньгами:

      – Вот они – пятьдесят два целковых!

      – Пятьдесят два? – словно вздох вырвалось у них.

      – Да.

      Возвращались мы домой бодрым шагом. У каждого из нас был какой-нибудь кулек. Мы несли водку, вина и массу разных закусок. Почти на все деньги закупили.

      В полуподвальном помещении на большом столе разложили закуски, поставили выпивку.

      – Ну, друг Алеша, за твой литературный успех!

      Чокались, выпивали, закусывали. В комнате становилось все шумнее. Товарищи возбужденно говорили мне:

      – Ведь матросом был! Любой начальник мог тебе всю физию расквасить. А теперь стал литератором. Каково, а? Вон куда махнул!

      Революционные бури 1905 года, грозно вздыбившие Россию, шли на убыль, истощались. Барометр буржуазно-помещичьего быта показывал, что наступает передышка от социальных потрясений. Но мы были молоды и буйны сердцем. Казалось, что никакие темные силы не заглушат нашего пламенного порыва в грядущее. И мы давали друг другу клятву, что будем бороться за свободу до конца.

      Друзья, обращаясь ко мне, наказывали:

      – Друг наш Алеша! Больше пиши! Опиши всю нашу жизнь, все наши страдания. Пусть все знают, как моряки умирали при Цусиме. Вот!

      Другие добродушно смеялись:

      – А насчет гонорара не сомневайся. Тут мы всегда будем с тобою. В любую редакцию пойдем.

      Это был самый веселый праздник в моей литературной жизни.

      Где вы находитесь теперь, мои милые друзья? Я знаю, что двоим из вас не удалось подышать воздухом свободы, за которую вы так страстно и беззаветно боролись. Гальванер Голубев вскоре был арестован и повешен в Кронштадте. Гальванер Феодосий Яковлевич Алференко, как видно из письма его племянника, замученный царскими опричниками, умер в Нежинской тюрьме в 1910 году. А где остальные товарищи, сражавшиеся в первых рядах против оплота самодержавия? Ваш наказ и свою мечту мне пришлось осуществить только после Октябрьской революции – я написал «Цусиму».

      Несколько месяцев я обретался в Петербурге, в Финляндии,