орского солнца, именно тебе император со смертного одра своего направил послание. Гонцу своему он велел преклонить колени у постели своей и ему на ухо прошептал послание; и таким важным оно представлялось ему, что он велел еще и повторить его ему на ухо. И кивком головы подтвердил, что он правильно понят. И пред всем соглядатайством кончины своей – стены выломлены, чтобы все верховодящие царства могли выстроиться рядами на возведенных кругом шатких лестницах, – при всех при них отправил он в дорогу гонца своего. Гонец немедля пустился в путь; муж крепкий, неутомимый; воздевая то одну, то другую руку, прокладывает он себе дорогу в толпе; а чуть воспротивится кто, он укажет на знак солнца на своей груди, и нет ему преград, ему одному преград не бывает. Однако толпа так велика; стеной стоит перед ним, стеной нескончаемой тянутся их жилища. Лишь забрезжил бы какой просвет, о, как бы он полетел, и ты бы услышал вскоре великолепный стук его кулаков в твою дверь. Ан нет того, впустую тратит он силы свои, ведь он все еще во внутренних покоях дворца, и никогда ему не преодолеть их; а удалось бы, и тогда мало толку, потому что эти лестницы, ведущие вниз, пришлось бы брать ему с боем; а удалось бы и это, опять толку немного, потому как впереди оказались бы дворы, а за дворами – второй, кольцевидный, дворец, и так снова и снова, скачи хоть тысячу лет; а если б вырвался он из последних ворот – однако никогда, никогда этому не бывать, – перед ним все еще была бы столица, середина мира, до поднебесья воздетая насыпь. И не пробиться туда никому, а тем паче какому-то гонцу мертвеца. А ты все сидишь у окошка своего, предаваясь воображению, в то время как наступает вечер.