Посланница судьбы. Анатолий Ковалев

суток по жаре? И во что он у тебя, в конце концов, превратится?

      – Чего же мне делать тогда? – в отчаянии схватился за голову Григорий.

      – А вот чего… послушай умного совета, – доверительно начал Калошин. – Осипа мы довезем с тобой до ближайшей церкви, отпоем и похороним. Все честь по чести. Потом поедем в Нижний, как намечено было, продадим весь товар, а денежки пополам разделим. А дальше уж сам кумекай: быть тебе батраком или вольным человеком, как я… Воля, брат, она слаще меда, если еще и деньги есть!

      Услышав такие речи, Григорий сразу изменился в лице, глаза его засверкали ненавистью.

      – Ты, разбойник, чего мне предлагаешь?! – закричал он. – Обворовать несчастную вдову с ребятишками? Да как язык у тебя повернулся…

      – А вот, поди ж ты, взял и повернулся, – перебил Илларион, и рот его скривила неприятная усмешка. – Потому, брат, что каждый человек имеет свой удел и предел. И коль суждено было твоему Лесаку самым нелепым образом окочуриться в этом лесу, значит, то был знак свыше. Нам, непутевым, был подан знак оттуда, – он указал пальцем на звездное небо, – дабы мы, не сходя с этого места, смогли изменить свой ничтожный удел.

      Высокопарная проповедь Иллариона возымела обратный эффект. Батрак опрометью бросился к телеге и извлек из груды мешков с пушным товаром охотничье ружье, о наличии которого Калошин даже не подозревал.

      – Сейчас ты у меня узнаешь, каков твой удел и предел, – сквозь зубы процедил Григорий, наведя ружье на Иллариона. – Узнаешь…

      Костер давно догорел. Небо над лесом начало бледнеть, но до рассвета было еще далеко. Бывший разбойник поднялся с колен, отряхнул от земли обе штанины.

      – Эх, рабская ты душонка! – презрительно бросил он батраку и плюнул в сторону.

      – Хоть и рабская, да не разбойничья, – не без гордости ответил Григорий. – Никому не позволю хозяина моего обкрадывать! Мертвого или живого – мне все едино… А ты давай проваливай подобру, поздорову, а то, неровен час, возьму грех на душу!

      – Боишься, значит, грешить? – вновь криво усмехнулся Калошин. – Хочешь перед Богом чистеньким предстать? Как после баньки? Не выйдет, все одним дегтем мазаны, и я не грешней тебя и не грязней…

      Произнося все это, Илларион с вкрадчивой осторожностью кошки приближался к батраку.

      – Ты мне зубы не заговаривай! – разгадав его маневр, бросил Григорий. – Еще один шаг – и я буду стрелять!

      Однако честный работник не учел, с кем имеет дело. Для бывшего разбойника не составило труда в одном прыжке достать до ружья и, ухватив его за ствол, отвести в сторону. Прогремевший выстрел напугал только лесных птиц, взметнувшихся в небо. В следующее мгновение Григорий почувствовал страшную боль в сердце. Он даже не смог закричать, только жадно ловил ртом воздух, словно пытался таким образом удержать стремительно утекавшую из тела жизнь. Он едва услышал, как разбойник прохрипел ему