Жернова. Виктор Бычков

людцы добрые, – не поднимая головы, произносил слова благодарности и шмыгал носом.

      Вот тут стражник делал вид, что не замечает, даже отворачивался в такие моменты. Перед этим, сжалившись, развязал руки арестанту, позволив идти свободно.

      – Смотри мне, – только и сказал.

      Встречные останавливались, долго провожали недоумённым взглядом, качали головой, крестились сами, осеняли крестным знамением спину арестанта.

      – Упаси, Господи, упаси… огради, Матерь Божья… от тюрьмы это… и от сумы, царица Небесная… За что ж это страдальца?

      Полицейский строго махал пальцем любопытным, а потом уж один-на-один говорил Титу:

      – Бери-бери, что дают. Тюремная баланда… она и есть баланда. Не скоро попробуешь хлебушка домашнего, парень. Зачем мужика-то убил?

      – Пусть не лезет, – односложно отвечал Тит.

      – Из-за девки?

      – Ага.

      – Которая провожала?

      – Она самая.

      – Красивая и сочная девица, – задумчиво произнёс урядник. – За неё можно и грех взять на душу, – и тут же утверждал совершенно противоположное:

      – Хотя… все они, бабы, одинаковы. И всё у них одинаково: и титьки, и это… да всё такое же, как и во всех иных баб да девок.

      – Не-е, Анка – лучшая, – не соглашался Тит.

      – Ну-у, тебе виднее, – не стал спорить полицейский. – Оно, когда втрескаешься по уши, тогда конечно – лучшая. А всё равно зря мужика убил.

      – Я не хотел.

      – Хотел, не хотел, это теперь роли особой не играет. Мужика-то нет, помер. Хорошо-то, что не мучился. Сказывают твои соседи, что мгновенно окочурился хлопец. Видно, хорошо ты ему стукнул, не жалея. Это ж надо: японскую войну прошёл, выжил мужик в боях страшных с япошками, а дома из-за бабы… того… этого. Вот оно как в жизни бывает, – с сожалением и осуждающе закончил стражник.

      Дальше шли молча. Иногда урядник садился в бричку, подъезжал.

      – Ноги, холера их бери, – как будто оправдывался перед арестантом. – Доктора говорят, что ходить надо чаще, тогда в коленках не так крутить будет. Мол, клин… это… клином. Вот и хожу. Но бывает невмоготу, что хоть на стенку лезь от боли, да хоть куда залезешь, когда она, окаянная, допечет, не только на телегу взберёшься. Приходится подъезжать. А куда деваться? Вроде как отпустит, полегчает, тогда снова пешим ходом. Вот и сейчас.

      Версты за две до уезда у журчащего чистого ключа, что пробил себе дорогу к свету в небольших зарослях лозы вперемешку с репейником, полынью и крапивой недалеко от речного берега, охранник остановил лошадь. К родничку была протоптана стёжка, трава под кустами примята, а местами и вытоптана до самой земли, и сама земля блестела голыми проплешинами. Почти все путники останавливались здесь, утоляли жажду, остужали натруженные ноги прохладной водицей, давали отдых уставшему телу, а то и трапезничали на скорую руку, чем Бог послал.

      – Давай перекусим, парень.

      Отпустил чересседельник,