Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам. Эдуард Филатьев

передавшем мне эти свёртки, могу только указать его приметы: он был высокого роста, с небольшой чёрной бородою, носил папаху, которую последнее время сменил на шляпу, носил также чёрное пальто и серый полосатый костюм. Как-то мне он говорил, что он бывший студент и даёт уроки; других сведений о нём не имею.

      Жил ли Жигитов один или с кем-нибудь, я совершенно не знаю».

      Отвечать письменно всем подследственным было предложено потому, что полиции нужен был образец их почерка для сравнения с листовками и прокламациями, изъятыми в типографии социал-демократов.

      Маяковский, видимо, понял, что писать его просят не случайно, и впоследствии с явной усмешкой заметил в автобиографических заметках «Я сам»:

      «Следователь Вольтановский (очевидно, считал себя хитрым) заставил писать под диктовку: меня обвиняли в писании прокламации. Я безнадёжно перевирал диктант. Писал: "социяльдимокритическая". Возможно, провёл».

      Автобиографию Маяковский писал четырнадцать лет спустя и, видимо, поэтому не совсем точно воспроизвёл написанное слово. В дошедших до наших дней документах охранки оно выглядит не особенно «перевранным»: «социалъдемократическая».

      Редактируя текст своих заметок в 1928 году, Маяковский чуть подправил последнюю фразу – убрал слово «возможно».

      В результате получилось, что он-таки «провёл» следователя Вольтановского, оставил его с носом. И тому не оставалось ничего другого, как освободить «столбового дворянина», против которого не было никаких улик.

      Действительно, в протоколе, составленном Вольтановским 9 апреля, сказано:

      «… записей, сделанных рукою обвиняемого Владимира Маяковского, между вещественными доказательствами не обнаружено».

      Да, улик против Маяковского обнаружено не было. Но Жигитова-то он сдал! Как говорили тогда, сдал с потрохами! Начинающий революционер, так старательно учившийся конспирации, на деле показал себя законченным несмышлёнышем. Как же так? Тем более, все свидетели показали, что Маяковский бывал на квартире Коноплина неоднократно и общался с Трифоновым-Жигитовым много раз.

      Объяснение здесь может быть только одно: Маяковский не знал, что его новый товарищ живёт по паспорту Жигитова. Он приходил к наборщику Тимофею Трифонову, и общался с ним как с Тимофеем Трифоновым. А то, что этот эсдек может находиться на нелегальном положении, ему и в голову не приходило.

      Сам Трифонов заявил, что типография принадлежала только ему, и поэтому все остальные, причастные к этому делу, никакого отношения к ней не имеют. Это заявление, надо полагать, и отвело от Маяковского все подозрения.

      Что же касается членства в бунтарской антиправительственной организации, то об этом в протоколе Вольтановского сообщается:

      «… допросив дворянина Владимира Маяковского в качестве обвиняемого в участии в московской организации "российской социал-демократической партии" (1 ч<асть> 102 ст<атьи> Уг<оловного> улож<ения>) и приняв во внимание состояние з