Новые и новейшие работы 2002—2011. Мариэтта Чудакова

за жизнь Симонова, пусть даже очень полезного бесстрашного военного корреспондента «Красной звезды», могло бы побудить к разрешению публикации никаким образом не лезущего в игольное ушко регламента советской лирики стихотворения о том, как советские воины наспех обнимают советских женщин, на час запомнив их имена. Это было сугубо политическое решение, отразившее колебания регламента в военное время и роль поэтического опыта Симонова в выработке этого нового и, как стало ясно уже в течение второго послевоенного года, временного регламента. Это решение было лишь подкреплено желанием нейтрализовать взвинченное состояние автора и, позволительно предположить, в какой-то степени иррациональным воздействием «Жди меня».

      В опытах своей фронтовой лирики Симонов безбоязненно-расчетливо прямо (а не только косвенно, как в стихотворении «На час запомнив имена…») затрагивал и устои советской семьи:

      Мы называем женщину женой

      За то, что так несчастливо случилось,

      За то, что мы тому, что под рукой,

      Простясь с мечтой, легко сдались на милость…

      За нехотя прожитые года,

      За общий дом, где вместе мы скучали,

      Зовем женой за то, что никогда

      Ее себе в любовницы б не взяли.

      Мне хочется назвать тебя женой

      За то, что милых так не называют,

      За то, что все наоборот с тобой

      У нас, моя беспутная, бывает[39].

      Местоимение «мы» вызывающе претендовало на обобщение. Автор использовал к тому же недопустимые для предвоенного стихотворного стандарта слова и выражения:

      Мне хочется назвать тебя женой

      Не потому, чтоб свет узнал об этом,

      Не потому, что ты жила со мной

      По всем досужим сплетням и приметам[40].

      Но главным образом Симонов выдвинул в своей фронтовой лирике универсальную антитезу: мужчина – женщина, давно идеологически перетолкованную и затушеванную в советской поэзии.

      …Мужская привычка – в тоскливые дни

      Показывать смятые карточки женщин,

      Как будто и правда нас помнят они[41].

      …Когда-нибудь в тиши ночной

      С черемухой и майской дремой,

      У женщины совсем чужой

      И всем нам вовсе незнакомой,

      Заметив грусть и забытье

      Без всякой видимой причины,

      Что с нею, спросит у нее

      Чужой, не знавший нас, мужчина[42].

      В одном из лучших своих стихотворений – «У огня», где Симонову удалось соединить сюжетную дань регламенту с несомненной лирикой, женщина уже получает полноту значения как воплощения ewig weiblich, и каждый эпитет не уменьшает, а увеличивает это значение.

      Кружится испанская пластинка.

      Изогнувшись в тонкую дугу,

      Женщина под черною косынкой

      Пляшет на вертящемся кругу.

      <…>

      Вечные

39

Красная новь. 1942. № 1–2. В послевоенных изданиях эти строфы изъяты.

40

В послевоенных изданиях – уже в иной, сглаженной редакции:

…Не для того, чтоб знали все об этом,Не потому, что ты давно со мной…

(Стихи и поэмы. 1936–1954. М., 1955. С. 199. Курсив наш. – М. Ч.)

41

«Я пил за тебя под Одессой в землянке…» (Симонов К. Стихотворения. 1936–1942). В последней из цитируемых строк – также характерная, целиком симоновская нота (курсив наш. – М. Ч.).

42

«Через двадцать лет». Симонов К. Стихотворения. 1936–1942 (курсив наш. – М. Ч.).