Державный плотник. Даниил Мордовцев

Теперь в этом взгляде теплилось что-то доброе.

      – Видишь это, раба Божья Олена? – спросил он, обращаясь к девушке.

      Та стояла молча и дрожала, прижимаясь к матери. Расширившиеся от испуга глаза готовы были брызнуть слезами. Нижняя губа сложилась в плаксивую складку.

      – Видишь, Оленушка? – переспросил юродивый ласково.

      Молчит испуганная девушка. Не менее испуганная мать хватает ее за руку.

      – Говори... молви словечко, дитятко... Говори Божьему человеку: вижу, мол, – бормотала она.

      – Вижу, – чуть слышно прошептала девушка.

      Юродивый замотал головой, взглянул на солнце, которое высоко стояло над монастырской оградой, снова перенес глаза на череп, перекрестил его, поцеловал и опять остановил свой взгляд на смущенном лице девушки.

      – А она была похожа на тебя, – сказал он тихо, – только у нее глаза были черные, что крупный терн, а у тебя вон сини... Да она ж была грешница, а ты чистая отроковица... Молись же об ее душеньке, об рабе Божьей Анастасее... Будешь молиться?..

      – Буду, – прошептала Оленушка и вдруг заплакала.

      – Что ты! Что ты, дитятко! – утешала ее мать. – Божий человек тебе святое слово сказал, что ж плакать? И я буду молиться об рабе Божьей Анастасее, – говорила она, по-видимому, совсем успокоенная. – Кто ж она была, Анастасея-то?

      – Гулюшки, гули, – заговорил юродивый, не отвечая на вопрос и обращаясь к своим птенцам. – Ишь вор, отнял у вас матушку.

      – А они сиротки? – участливо спросила Неупокоиха.

      – Их матушку голубку Никон съел, – ответил юродивый.

      – Какой Никон, батюшка?

      – Вор-ястреб.

      – Ах, бедны сироточки!

      Юродивый вспомнил о червонце, который положила у его скуфьи Неупокоиха, взял его и возвратил ей.

      – Отдай сей сор сметие тем, у кого хлебца нет, – сказал он, – пущай помянут рабу Божью Анастасею.

      В это время подошла к ним аглицкая немка Амалея Личардовна. Увидев ее, Спиря торопливо схватил свою скуфейку с птичками и побежал, испуганно оглядываясь и бормоча: «Чур-чур-чур! Бес во образе немки... бес с курьими лапками...»

      – Это дурачок, матушка?– спросила она Неупокоиху.

      – Нет, матушка, Амалея Личардовна: он юродивый, урод Христа ради, – отвечала та.

      – Так шут?

      – Нет, матушка, не шут, помилуй Бог! – испуганно заговорила набожная купчиха. – Он Божий человек, святой, что ты!

      – А у нас, в аглицкой земле, таковых юродивых нет, а есть токмо шуты, и они бывают умны гораздо, – настаивала аглицкая немка, которая хотя и давно жила в России, а все еще многие стороны жизни поражали ее.

      – Нету, нету, родимая, то шуты – особо статья: то у нас скоморохи, гудошники, бражники... А то уроди Христа ради.

      Амалея Личардовна вспомнила, как она, еще девушкой, в первый раз увидела своего будущего жениха в театре и именно когда играли об одном несчастном старом короле, которого называли Лиром и у которого были три дочери. Там она видела на сцене и шута, такого же юродивого... А