Истории, рассказанные негромко…. Антология

вы знаете?

      – Из личных наблюдений. Я вижу вас в окне каждую ночь, да и не я один.

      – Постойте… вы живете в доме напротив, так? Но я никого там не видел.

      – Это не означает, что там никого не было. Просто ваше зрение меняется, Николас. Вас предупреждали об этом, ведь так?

      Механик согласно качнул головой и снова поморщился.

      – Николас, прошу, оставим все церемонии. Я должен вам помочь, какой толк от разговора, если вы думаете исключительно о своей шее. Свет мне не нужен, я прекрасно вижу в темноте.

      Иероним подошел к механику, аккуратно отклеил повязку.

      – Ох. Можно подумать, вы повздорили с бестией из-за подопечного.

      Легкими холодными пальцами белоглаз ощупал шею человека, слегка надавил на края раны.

      – Но все не так плохо. Рана чистая, уже затягивается. Поэтому вам и не по себе; потерпите еще немного.

      Как ни странно, от этих манипуляций Николасу полегчало, холод пальцев ослабил горячечный жар, шею перестало сводить.

      – Благодарю. – Буркнул он.

      – Не на чем. Повязку я пока сниму, пусть рана подышит. – Иероним вернулся на свой стул, сел, вытянув скрещенные ноги. – Теперь вы можете слушать, а у меня есть, что вам сказать. Николас, когда и почему случился первый час воплощений?

      – Ого. Ну и вопрос. Откуда мне знать? В темные века, кажется, а из-за чего – так это вам виднее.

      – Разумеется. А все-таки, неужели никогда не задумывались? Счастливый вы человек, Николас Бром. А что вы знаете про темные века?

      – Ничего хорошего. Сначала войны, нашествия варваров с заокраинных земель, потом голод, болезни, неурожаи. Да еще эти, светлые братья, с их домами благодати, я так понимаю, от них больше вреда было, чем добра.

      – Для людей – определенно да. Николас, ваше общество давно отказалось от веры в пользу знания; вы хотите понимать мир и уметь преобразовывать его по своей воле, это для вас намного важнее, чем духовные поиски. Дома благодати вы превратили в музеи, а дома спасения так и вовсе уничтожили. Что же было такого плохого в светлых братьях, в странствующих носителях живого слова, которые измеряли дороги мира израненными босыми ногами, чтобы принести своей темной и страждущей пастве утешение?

      Белоглаз помолчал, а потом сам себе ответил.

      – Вот только никакого утешения они не приносили, Николас. Светлый брат, не разъяснивший подопечному, что тот мало чем отличается от содержимого нужника, – вещь такая же небывалая, как красивая фея. Это с одной стороны. А с другой – весьма заманчиво оказаться в числе избранных, осененных благодатью (хотя бы в невнятной перспективе), только потому, что повторяешь три раза в день затейливые словеса, ну и худо-бедно следуешь нескольким запретам. А то, что кажется недостижимым и непонятным, очень удобно объявить греховным.

      Иероним замолчал, досадливо пожал плечами.

      – Даже не знаю, с какого конца браться. Боюсь вас запутать.

      – Не хотите обо всем по порядку – расскажите про самое интересное, про первый час воплощения, например, – попросил Николас. – Чтобы знать, с чего все началось.

      – Началось