Тверской бульвар. Лев Колодный

удивлена освобождением от большевиков.

      Для укрепления победы к утру должны прибыть эшелоны из Вязьмы. То, что я говорю, очень просто и ясно, и если этого до сих пор не осуществили, то объясняется это какой-то растерянностью и преступной нерешительностью…

      Не надо забывать историческую объединяющую и руководящую роль Москвы в спасении России.

      Если вы примете мое предложение и если я смогу быть Вам чем-нибудь полезен, и Вы захотите удостовериться, что я не провокатор, Вы пришлите кого-нибудь завтра 21 ровно в четыре часа на угол кофейни Филиппова на Тверской. Посланный должен держать в левой руке носовой платок».

      Письмо на плотной белой бумаге, не пожелтевшей за полвека, заканчивалось ссылкой на опыт Франции, где революция длилась десять лет, пока с ней не покончил быстрыми и решительными действиями Наполеон.

      Подписал письмо некто В.О. Самоваров, очевидно военный. К нему, «человеку с платком», в условленный час никто не подошел. Письмо оказалось среди бумаг разогнанной городской думы и попало в архив. Читал ли его последний в истории Москвы городской голова Вадим Викторович Руднев, неизвестно. Наполеоном этот дипломированный врач, социалист-революционер, испытавший аресты, Таганскую тюрьму и «места не столь отдаленные» в Якутии, явно не стал.

      С ролью Наполеона не справился и командующий войсками Московского военного округа полковник Рябцев, как городской голова – член партии социалистов-революционеров, самой массовой тогда, насчитывавшей в своих рядах сотни тысяч человек. Террористы партии постоянно недрогнувшей рукой убивали министров, губернаторов, генералов, градоначальников. Но воевать с народом партия не хотела. Городской голова не желал стрелять в товарищей, с которыми боролся с самодержавием и мерз в сибирской ссылке.

      Сын крестьянина полковник Генерального штаба Рябцев вступил в бой с «какой-то растерянностью и нерешительностью». У белой гвардии насчитывалось несколько орудий. А восставшие захватили Московские мастерские тяжелой и осадной артиллерии – «Мостяжарт». Там ремонтировались сотни орудий, из них 60 были готовы выполнить приказ «немедленно начать обстрел Кремля», где находился штаб МВО.

      Большевики хорошо усвоили уроки французской революции и знали, каким образом капитан артиллерии Наполеон осадной артиллерией взял крепость Тулон, а в Париже перекрестным огнем картечи по баррикадам разгромил роялистов. Картечью называют «снаряды, начиненные пулями для массового поражения живой силы противника на близком расстоянии».

      Командовал одной из батарей «Мостяжарта» солдат Никита Туляков, ставший большевиков в мае 1917 года. Его сфотографировал во дворе музея Революции с внуками, оседлавшими пушку, мой друг Николай Рахманов. А я записал рассказ бывшего члена ленинского ВЦИКа и узника сталинского ГУЛАГа:

      «Из этой пушки утром часов так в 10–11 мы дали три первых выстрела по Кремлю…Юнкера обстреливали позиции рабочих из пулеметов, установленных на Беклемишевской башне. Тогда я не знал названия башни. Она,