Птица-Слава. Рассказы о фельдмаршале Кутузове и Отечественной войне 1812 года. Сергей Алексеев

ради чего писалось письмо, было в самом конце. Речь шла о генеральском сыне, молодом офицере Гришеньке. Генерал просил Кутузова в память о старой дружбе пригреть Гришеньку, взять в штаб, а лучше всего – в адъютанты.

      – Да-а… – вздохнул Кутузов. – Не с этого мы начинали. Видать, молодёжь не та уже нынче. Всё ищут, где бы теплее, где жизнь поспокойнее. Всё в штаб да в штаб, нет бы на поле боя.

      Однако дружба есть дружба. Генерал был боевым, заслуженным. Кутузов его уважал и решил исполнить отцовскую просьбу.

      Через несколько дней Гришенька прибыл.

      Смотрит Кутузов – стоит перед ним птенец. Не офицер, а мальчишка. Ростом Кутузову едва до плеча. Худ, как тростинка. На губах пух, ни разу не тронутый бритвой.

      Даже смешно стало Кутузову. «Да, не та пошла молодёжь, офицерство теперь не то. Хлипкость в душе и теле».

      Расспросил Кутузов Гришеньку об отце, вспомнил о матушке.

      – Ну ладно, ступай. Исполнил я просьбу Петра Никодимыча – шей адъютантский наряд.

      Однако офицер не уходит.

      – Ваша светлость!

      Кутузов нахмурился. Понял, что молодой офицер начнёт благодарить.

      – Ступай, ступай!

      – Ваша светлость!.. – опять начинает Гришенька.

      Кутузов поморщился: «Эка какой прилипчивый».

      – Ну что тебе?

      – Михаил Илларионович, мне бы в полк… Мне бы в армию, к князю Петру Багратиону, – пролепетал Гришенька.

      Развеселился от этого вдруг Кутузов. Смотрит на малый рост офицера, на пух, что вместо усов над верхней губой. «Дитё, как есть дитё». Жалко стало юнца Кутузову. Куда же посылать такого птенца под пули…

      – Не могу, не могу, – говорит. – Батюшке твоему другое обещано.

      Дрогнули у офицера губы. Ну, право, вот-вот расплачется.

      – Не могу, – повторил Кутузов. – Да куда тебе в полк!

      Тебя-то и солдаты в бою не приметят.

      Обиделся офицер:

      – Так и Суворов ведь был не саженного роста.

      Кутузов удивлённо поднял глаза. Понял он, что Гришенька не из тех, кто за отцовскую спину лезет. Подошёл фельдмаршал к офицеру, расцеловал.

      – Ладно, ладно. Вот и батюшка твой, бывало… – Кутузов не договорил: стариковская слеза подступила к глазам.

      Постояли они минуту.

      – Ступай, – махнул рукой наконец Кутузов. – Быть по сему: лети, крылатый, своей дорогой.

      Гришенька вытянулся, ловко повернулся на каблуках, вышел. А Кутузов долго и задумчиво смотрел ему вслед. Затем он потребовал лист бумаги и принялся писать письмо старому генералу.

      «Милостивый государь, батюшка Пётр Никодимович!

      Радость Господь послал мне великую. Прибыл твой Гришенька. И сдавалось мне, что сие не новый побег, а юность наша с тобой явилась. Спасибо тебе за такой сюрприз. Уповаю видеть его в героях…»

      Потом подумал и приписал:

      «Просьбу твою исполнил. Отныне Гришенька у меня на самом приметном месте: при душе моей в адъютантах…»

      Получив письмо, старый генерал долго ломал голову: «„При душе“ – как же это понять? Эх, приотстал я в военном