Небо падших. Юрий Поляков

давали, как в искусстве, звания и премии, то моя новая секретарша была бы народной артисткой, лауреатом государственных премий и героем труда. С ней за одну ночь можно было ощутить себя коллекционером девственниц, султаном Брунея, обнимающим одну за другой своих лучших жен, или мальчуганом, попавшим в лапы матерой нимфоманки, пропустившей через себя мужское население средней европейской столицы. Она была гениальным режиссером постельных фантасмагорий – и, в отличие от Захарова или Виктюка, никогда не повторялась! В конце каждого акта мое ружье стреляло, как орудие главного калибра!

      «Зайчуганом» Катерина назвала меня в первый же вечер, когда прямо со смотрин я повез ее к себе домой, чтобы, как говаривал один политик времен перестройки, без промедления «углу́бить» наши отношения.

      – По-моему, ты торопишься… Не хочешь за мной немного поухаживать? – спросила она в лифте, останавливая мои руки.

      – Тебе это надо?

      – Мне? Это нужно тебе…

      Трясясь от нетерпения, я начал раздевать ее прямо в прихожей. В ответ она посмотрела на меня с недоуменной улыбкой – точно на человека, использующего «Пентиум» для игры в крестики-нолики, – и сказала с мягким укором:

      – А ты еще совсем Зайчуган…

      Как и следовало ожидать, я оказался постыдно краток и неубедителен.

      – Я же говорила, не надо спешить! – вздохнула Катерина, материнским движением вытирая мне пот со лба. – А у тебя, когда ты улыбаешься, ямочки… Ты знаешь об этом?

      – Знаю. Я не спешил… Нет, я как раз спешил… Понимаешь, у меня сегодня деловой ужин с одним американцем. Ты будешь переводить!

      Мы встали с постели – даже без каблуков она была чуть выше меня. Я положил ладони на ее тонкую талию, и руки сами заскользили по гладчайшей коже, будто по теплому льду.

      – Знаешь, как в старину называли женские бедра? – прошептала она.

      – Как?

      – Лядвеи…

      – Правда? Гениально!

      – Дай мне свой носовой платок!

      – Сейчас? Зачем?

      – Глупый, чтобы ты во мне подольше оставался! – ответила она и, бережно зажав платок меж лядвей, натянула трусики.

      Весь ужин Катерина сидела со строгим лицом, переводила и холодно выслушивала восторги заокеанца по поводу ее безукоризненного произношения. Беседа была абсолютно бессмысленной – настоящие переговоры состоялись накануне, и я, чтобы оправдаться перед своей новой секретаршей, просто-напросто вытащил фирмача из гостиничной койки на внезапный ужин, – а пожрать на халяву дети статуи Свободы любят похлеще нашего! Заокеанец скалил свои пластмассовые зубы и рассуждал о будущем вхождении дикой России в семью цивилизованных народов так, словно Достоевский – вождь племени команчей, а Гагарин – звезда черного джаза. Катерина переводила с еле уловимой гримаской презрения. Изредка, поймав мой взгляд, она опускала лукавые глаза к лону, напоминая о носовом платке и той