Скифская пектораль. Ирина Цветкова

Эта фраза «ох, уж эти англичане» прочно укоренилась в сознании Энрике, и он повторял её всякий раз, к месту и не к месту, но всегда вкладывая в одно это предложение всё то, что копилось в нём годами – раздражение, боль, горечь. Странно было слышать такое от англичанина. Но дело в том, что Энрике был англичанином лишь наполовину. Вторая его половина была испанской.

      Энрике с неудовольствием глянул на себя в зеркало. «Опять я начинаю копаться в старых, давно ушедших днях моей жизни!» Он даже встряхнул головой, но они не уходили, его воспоминания. Его прошлое упорно преследовало его, ходило за ним, становясь настоящим и грозя стать будущим – будущей паранойей. Он хотел, но не мог избавиться от воспоминаний, они неизменно шагали в ногу с ним, заставляя снова и снова переживать то, что давно следовало бы забыть. А он не мог забыть, потому что считал, что в детстве сломали, разрушили его личность, и теперь он просто слабый, раздавленный обстоятельствами человек, у которого нет своего «я». И в этом виноваты его чопорные, надменные английские родственники.

      …Энрике был сыном английского лорда Чарльза Норфолка от его второго брака с испанкой Марией Лурдес. Мать умерла, когда ему едва сравнялось полтора года, и мальчик рос с отцом и старшим братом Джеком. Джек был стопроцентным англичанином, потому что его матерью была англичанка, тоже, кстати, рано ушедшая из жизни. К тому же, у братьев была большая разница в возрасте – 18 лет. Пропасть, лежащая между ними, была огромна.

      Энрике рос удивительно живым, любознательным, непоседливым мальчиком. Он не вписывался ни в какие рамки строгого английского воспитания. Для него не существовало никаких запретов. Если ему говорили «нельзя», то это лишь ещё больше подстёгивало его. Ему непременно нужно было обследовать внутренности всех чердаков, подвалов и сараев, особенно его привлекала одна всеми забытая ржавая дверь, покрытая паутиной, ключ от которой был потерян много лет назад. И напрасно бонны, няньки и гувернантки пытались убедить Энрике в том, что там, кроме крысиных нор, ничего нет. Он упорно пытался попасть туда, даже если при этом калечил пальцы и ломал ногти. Все его воспитательницы жаловались отцу, что Энрике неуправляем, что он не понимает обычных человеческих слов, что к этому ребёнку невозможно найти подход. И Энрике день за днём утверждал за собой такую репутацию. Например, как-то за обедом, когда объявили, что подан черепаховый суп, тут же забрался на стол и залез двумя руками в супницу – хотел поймать там черепашек. После того как его обожжённым рукам была оказана медицинская помощь и он отбыл наказание, то снова взялся за ловлю черепашек – он любил всё доводить до конца. На этот раз супница из столового сервиза, хранящаяся у Норфолков со времён королевы Виктории, превратилась во множество осколков.

      Гувернантки не задерживались в доме Норфолков более полугода. И даже не потому, что их питомец не поддавался воспитанию, а потому, что он, озорничая, постоянно рисковал своей жизнью. Он запросто залезал на дерево, на крону, раскачивался на самой верхушке, доводя до прединфарктного