Годы испытаний. Честь. Прорыв. Геннадий Гончаренко

сказал он им. – Ведь вы же не курсанты, а командиры… Даю вам месяц сроку. Тренироваться ежедневно.

3

      Домой вернулись молча.

      Жигуленко лег на койку, задумчиво глядя в потолок.

      – Открой-ка, Сашка, окно. Как думаешь, зачем это Канашов нам статью дал? Проверяет?

      – Конечно, – согласился Миронов.

      – Сам, видать, в академии на заочном зубрит.

      Наступило молчание. Оба лежа курили.

      – А переводить все же придется. Нашел-таки работенку.

      Неожиданно за окном послышалась грустно-задумчивая мелодия.

      Жигуленко вскочил.

      – Пошли? Слышишь… Мой любимый вальс «На сопках Маньчжурии».

      – Куда?

      – В клуб. Сегодня суббота, там вечер.

      В чистой комнате, пахнущей свежей побелкой, было по-домашнему уютно, и Миронову не хотелось уходить.

      – Нехорошо как-то, – попытался возразить он, – только приехали – и на танцы.

      – А что тут особенного? Идем, идем. Ты только свой хохолок пригладь, девчата засмеют.

      На макушке у Миронова росли непослушные волосы. Как он их ни Приглаживал, ни смачивал водой и одеколоном, они упрямо топорщились. Этот хохолок придавал ему вид озорного нескладного подростка-мальчугана.

      В клубе было много людей. Миронов и Жигуленко вошли в зал, когда начался концерт красноармейской самодеятельности. После первого отделения вышли в коридор, закурили.

      – Может быть, пойдем домой? – предложил Миронов и вдруг придержал Жигуленко за локоть. – Вот она, смотри…

      Дочь Канашова стояла у зеркала и поправляла прическу. Лейтенанты поглядывали в ее сторону. У девушки были белокурые волосы, заплетенные в толстые косы, голубое платье из тяжелого шелка. Ее открытые руки и шея отливали густым золотистым загаром. Поправив прическу, она прошла в зал. Миронов и Жигуленко молча проследовали за ней, но в темном зале девушка куда-то исчезла.

      Шло последнее отделение концерта. Высокий, широкоплечий, богатырского сложения Новохатько и маленький, совсем перед ним мальчишка, щупленький Еж лихо отплясывали шуточную «Барыню». Новохатько тяжело и валко ходил по сцене, медленно разводил руками, грузно приседал, а маленький Еж быстро и ловко семенил, крутясь волчком возле товарища.

      – Хороши хлопцы! – восторгался Миронов. – Гляди-ка, как разделывают. Артисты!..

      – Тебе бы парочку таких артистов во взвод. Они бы танцевали, а ты бы за них пулеметы таскал, – сказал Жигуленко.

      Концерт окончился. В зале зажгли свет. Красноармейцы переносили стулья на сцену, готовили зал для танцев. Жигуленко беспокойно осматривал зал. Наконец он увидел ее. Она стояла среди подруг, оживленно разговаривая. Как только мягко вздохнули трубы духового оркестра и первые звуки вальса понеслись по залу, он подошел к девушке. Она вскинула на него удивленные глаза, и они закружились в вальсе.

      Сияющий Жигуленко подошел к Миронову.

      – Ты знаешь, ее зовут Наташа!.. Правда, хорошее имя?

      – Хорошее.

      – Ты что, обиделся? Брось. – Он хлопнул Миронова по плечу. – Смотри, здесь девушки одна