Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII. Стефан Кларк

мог быть приглашен на tête-à-tête[87] chez elle.[88] И, как отмечал один из французских биографов Берти, Филипп Жулиан, опекуны его нравственности не могли вмешиваться – в конце концов, Берти был личным гостем императора Франции, так что в надзоре не было необходимости, n'est-ecpas?[89] Но вот о чем не упоминает Жулиан, так это о том, что опекун Берти, полковник Брюс, страдал от лихорадки, которой заразился в иорданских болотах во время их путешествия на Восток. Охранник был нездоров, а потому не слишком бдителен, и его молодой подопечный мог чувствовать себя свободнее, чем обычно, и наслаждаться жизнью.

      В любом случае, у Берти наверняка было такое ощущение, будто он вырвался из Саудовской Аравии и прибыл в Бангкок – или Париж!

II

      По мнению Филиппа Жулиана, главное преимущество Франции эпохи Наполеона III заключалось в том, что это была не Англия.

      В стране Виктории и Альберта правило лицемерие. Английский высший свет погряз в адюльтере и гомосексуализме, молодые люди удовлетворяли свое либидо с проститутками, но, если отзвук скандала просачивался сквозь лондонский смог, виновных ожидала кара, и зачастую они были вынуждены бежать – во Францию!

      Как замечает Жулиан, в Лондоне «порок – об удовольствиях и речи нет – был доступным и жестоким, лишенным веселости нашей Второй империи». Он описывает лондонских «шестнадцатилетних проституток в рваных кружевах», разоблачает мир «за великолепными фасадами Риджент-стрит и Стрэнд, скрытый ад зловонных улиц, дворов и конюшен, ставших приютом для торговцев детьми и школой для воров». Даже Диккенс, утверждает он, не решался раскрыть истинный ужас того, что там творилось.

      Богатые лондонцы были вынуждены либо спускаться в этот ад, либо прятаться за плотно задернутыми шторами Мэйфейра, если хотели утолить свой сексуальный голод. Между тем их парижские собратья были свободны в самовыражении.

      Берти и сам уже прошелся инкогнито по лондонским оздоровительным мюзик-холлам и царствам джина вместе со своими армейскими приятелями и Нелли Клифден, но в 1862 году, когда он прибыл в летнюю резиденцию Наполеона III в Фонтенбло, ему предстояло впервые почувствовать вкус настоящей сексуальной свободы. В словах Жулиана угадывается намек: «При таком любезном дворе принц [Берти] мог дышать, и его свита не вмешивалась… Женщины, которых он целовал мальчиком, теперь были готовы отдаться ему, молодому мужчине».

      Наверное, куда важнее то, что Берти теперь мог поговорить о сексе с человеком, обладающим авторитетом отца, – Наполеоном, который не стал бы призывать его сдерживать свои желания до женитьбы. Для Наполеона, в отличие от Альберта, внебрачный или добрачный секс был восхитительной шалостью, а не позорным секретом. Жулиан свидетельствует, что с императором «можно было говорить свободно обо всем», он «всегда предпочитал обольщать, а не запугивать». Да, все-таки он был полной противоположностью биологического отца Берти.

      Приехав в Фонтенбло, Берти, возможно, испытал невероятное облегчение. Большинство

87

Беседа наедине, тет-а-тет (фр.). – Примеч. пер.

88

К ней (фр.). – Примеч. пер.

89

Не так ли? (фр.). – Примеч. пер.