Батюшков не болен. Глеб Шульпяков

как раз тот размер, с которым (продолжая Карамзина и Радищева) экспериментировал и сам Александр Христофорович.

      <…>

      Сколько в час один бумаги я

      Исписал к тебе, любезная!

      Все затем, чтоб доказать тебе,

      Что спокойствие есть счастие.

      Совесть чистая – сокровище,

      Вольность, вольность – дар святых небес.

      Но уж солнце закатилося,

      Мрак и тени сходят на землю.

      Красный месяц с свода ясного

      Тихо льет свой луч серебряный

      Тихо льет, но черно облако

      Помрачает светлый луч луны,

      Как печальны вспоминания

      Помрачают нас в веселый час.

      В тишине я ночи лунныя

      Как люблю с тобой беседовать!

      Как приятно мне в молчании

      Вспоминать мечты прошедшие!

      Мы надеждою живем, мой друг,

      И мечтой одной питаемся.

      Вы, богини моей юности,

      Будьте, будьте навсегда со мной!

      Так, Филиса моя милая,

      Так теперь, мой друг, я думаю.

      Я счастлив – моим спокойствием,

      Я счастлив – твоею дружбою…

      (1804/1805)

      Михаил Муравьёв. Сын тверского вице-губернатора Никиты Муравьёва, стараниями которого будущие родители Батюшкова познакомились и поженились. Двоюродный дядя Батюшкова (отец Муравьёва и дед поэта были женаты на сёстрах Ижориных). Человек, мало сказать повлиявший – формировавший вкусы и взгляды Батюшкова. Без Михаила Никитича он вряд ли стал бы тем, кем стал. Мы ещё не раз убедимся в этом.

      Адепт философии Просвещения, историк, поэт и переводчик, выбранный Екатериной в наставники внукам, Михаил Никитич принадлежал к старшему поколению литераторов. Он сочетал в себе царского чиновника и лирика, трепетного отца семейства и учёного мужа. Подобное противоречие словно “разгоняло” движение его поэтической мысли. Ещё в конце 1770-х Муравьёв одним из первых стал проповедовать “своенравные картины Шекспира” и даже сделал перевод монолога Гамлета, правда, c немецкого. Живший в нём “внутренний классицист” не одобрял шекспирова смешения “подлого и возвышенного”. Но другой Муравьёв, человек, предчувствующий новое время и новую чувствительность – справедливо ставил Шекспира над Расином: за “красноречие сердца неподражаемое, горящее истиною, поражающие обороты чувствований и удивительное богатство описаний”.

      То, что в поэзии усвоит и воплотит Батюшков (чуткость к внутренним состояниям, легкость слога и чёткость мысли), Муравьёв только наметит. Он укажет направление: искать в себе – себя, описывать движения души, которые лучше всего раскрываются на лоне природы, среди друзей, в кругу семьи. Исполненные психологизма, поисков нравственной и эстетической гармонии – его стихи опережали “одическую” эпоху, окружавшую Михаила Никитича, и нашли должный читательский отклик только у литераторов