«Максим» не выходит на связь. Овидий Горчаков

избегал кокетливую и болтливую Майку, которая больше языком чесала, чем работала.

      – Эй, бригадир! Пожар! Пожар! – закричала она однажды в поле.

      – Где пожар? – испугался Володя, выронив мешок с картошкой.

      – Здесь пожар! – Майка театрально прижимала руки к сердцу. – И все из-за тебя, Аполлон!

      С легкой Майкиной руки девчата звали Володю Аполлоном не только потому, что знали о его греческой крови, а еще и потому, что он, по их твердому убеждению, походил фигурой и даже лицом на греческого бога. Не одна только бедовая Майка заглядывалась на Аполлона, но тот мучительно краснел в ответ на заигрывания и, точно герой производственного романа, упрямо переводил разговор на выполнение плана.

      Что больше всего нравилось Володе в совхозе – так это жизнь в молодом веселом коллективе, дружба с ребятами, соперничество в поле с самыми известными силачами техникума, песни и разговоры в темноте до полуночи. Ребята лежали в большой избе, дурачились, рассказывали были и небылицы, мечтали вслух, и никакие Майки не отравляли Володе жизнь.

      В начале октября Майка схватила воспаление легких. Когда ее увозили в Москву, она попросила позвать Аполлона и с глазу на глаз сказала ему:

      – А ведь я правду говорила про пожар. Так и знай. На адресок – может, черкнешь.

      И сунула ему бумажку со своим московским адресом.

      Когда он вышел от Майки, девчата обступили Володю с расспросами.

      – Бредит! – сказал он, отирая пот со лба.

      И незаметно выбросил бумажку с адресом этой малохольной Майки.

      Каждое утро и каждый вечер ребята слушали по радио в совхозной конторе последние известия. Каждый день радио рассказывало о подвигах пехотинцев, артиллеристов, лупивших немцев, летчиков, но фронт почему-то подходил все ближе и ближе к Москве. В начале октября наши войска оставили Орел.

      Пятнадцатого октября, в последний день Володиной работы в совхозе, хмурые красноармейцы на станции говорили между собой о захвате немцем Калинина. Володю подмывало пристать к этой команде, поехать с ними на фронт, да надо было отвезти маме картошку.

      Мать Володи, Александра Ивановна, услышав стук в дверь, метнулась к двери. Так стучал только Володя!

      Увидев сына, она повисла у него на шее, потом повела в комнату и сквозь слезы пыталась получше рассмотреть Володю. Боже! Какой он стал высокий и крепкий! Отца перерос! Куда девалась прежняя мальчишеская округлость щек, ребячья припухлость губ! Но до чего же он весь грязный и оборванный, на ногах какие-то опорки! А баня с прошлой недели не работает… И вид у него голодный!

      – Раздевайся, Вовочка, раздевайся, милый! Я тебе воды согрею, обед сготовлю…

      – Я вам тут вот привез… – пробасил Володя, развязывая совхозный мешок. – Премировали! Больше двух пудов, мама, еле донес!

      – Картошка! – всплеснула руками мать. – Да куда ж мы ее денем!

      – Как куда?! Есть будем, конечно!

      – Да уезжаем мы, Вовочка, из Москвы, с заводом уезжаем! Я уж хотела папу за тобой