Курсант. Назад в СССР 6. Рафаэль Дамиров

и стала разливать чай.

      – Вот я контра! – хлопнул себя по лбу дедок. – Сам не представился и вас не спросил, как величать. Семен, – протянул он мне руку. – Ну, а Ильинишну вы знаете.

      – Андрей, – ответил я. – А это Света.

      – Стало быть, из милиции вы? – прищурился дед Семен. – убивца ловите, что Глебку сгубил?

      – Его самого. Расскажите нам о потерпевшем. Часто он здесь бывал?

      – Да на выходных только, и то, чтобы покуражиться, – махнул рукой дед на соседний участок. – Вон, смотри, как все лебедой заросло. Совсем не следил за участком, одни девки в голове, – дед наклонился ко мне и, понизив голос, проговорил. – Но я его не осуждаю. Девки – это лучше, чем лебеда…

      Ильинишна зыркнула на мужа, а тот, хихикнув, отодвинулся от нее чуть подальше, на всякий случай.

      – Больше никто к нему не приходил?

      – Не видел никого, вроде… Хотя нет. Был один типчик. Глаза колючие и рожа такая пренеприятнейшая. Как у бандита с большой дороги.

      – Когда? Подробнее описать сможете?

      – Когда – не помню. Может, неделю назад, может, две. А описать не смогу точнее. Не разглядел шибко. Он же не баба, чтоб на него глазеть.

      – А женщина одна и та же к нему приезжала или разные?

      – Почитай как полгода одна и та же, вроде… Кто ж их в одежде-то разберет. Да и свечку я не держал, бабка бы меня зашибла за такое дело.

      – Они скандалили, ругались?

      – Кричала частенько бабенка, охала, – хитро прищурился Семен. – Но не ругачка это вовсе была…

      – Ты слова-то подбирай, похабник старый, – шикнула Илинишна. – С людьми культурными за столом сидишь.

      – А я, про между прочим, правду говорю. Как есть. Человеки для того и созданы, чтобы любить друг дружку по-всякому, а в старости только обсуждать да вспоминать остается. У-ух, мать, а помнишь, как мы с тобой в юности в стогу на Ивана Купала…

      – Угомонись, – Ильинишна снова отвесила подзатыльник, но Семен был начеку и ловко увернулся от разящего удара, как престарелый мастер шаолинь.

      Чаек оказался славный. С мятой, ромашкой и другим каким-то ароматным сеном. Зажаристые, сочные внутри чебуреки так и таяли во рту. Света поначалу надкусывала угощение, оттопырив пальчики, но, распробовав, стала уминать пирожки за обе щеки. Видно, все же она кровей голубых, и мать ее домашней выпечкой не баловала.

      Семен между разговорами улучил момент и опустошил стопку. Крякнул, занюхал кусочком ржаного хлеба, но в рот его не отправил. Блюл старинную традицию – после первой не закусывать. Только у нас первую чарку всегда занюхивали. Не всегда хлебом-снедью, при отсутствии оных можно и головой соседа или собственным рукавом, на худой конец.

      – Помогите, соседи! – за калиткой возникло зареванное лицо, женщина в белом платке и перепуганными глазами.

      – Что случилось, Настасья? – спросил Семен.

      – Васька убьется, боюсь.

      – Как – убьется?

      – На березу залез, а обратно не может.

      – Так пошто он туда, дурень, вскарабкался?

      – А я почем