Леший в погонах. Александр Тамоников

на берегу. Реки, что ли, не было? Откуда ты родом?

      – Я из Казахстана, из-под Кокчетава. Село там есть такое – Балкашино. И река есть, только так, речушка больше. Жабайкой ее у нас называют. Коровы вброд переходят. Верхом научился ездить, а плавать – нет.

      – Понятно.

      Посмеялись, потерли глаза, потянулись, так что суставы хрустнули, и снова Коган перевел разговор в деловое русло. Зотов так и не понял, что Борису Михайловичу понятно было, а ведь невооруженным глазом видно, что помощник вымотался, что слипаются глаза и мозг затуманивается. Вот и нужно было отвлечь, взбодрить, переключить оперативника хоть на несколько минут, чтобы тот мог продолжать работать. И снова дела допрашиваемых, снова оперативники перечитывали показания, делая себе пометки.

      Кроме дел и протоколов Коган вместе с Зотовым допросил шестерых фашистских пособников, содержащихся в помещении бывшей немецкой гауптвахты. Четверо оказались просто жадными и недалекими людьми. Им все равно, кого бить, у кого отнимать. Им важно было, что сейчас и здесь они могут жрать и пить вволю и у них есть сильный хозяин. То, что хозяина прогнали, а пособников призвали к ответу за глумление над своим же народом, за предательство, было для них шоком. А вот двое других, служивших в гестапо подручными, – те люто ненавидели советскую власть. И теперь, когда эта власть стала спрашивать с них за преступления против Родины, подонки начали выкручиваться, всячески выгораживать себя и топить на допросах своих бывших дружков и хозяев.

      У Бориса Воласика, грузного мужчины сорока семи лет, бегали глаза, он стискивал руки на коленях и старался выгородить себя. Он клялся, что пошел служить к немцам только потому, что голодал и что его могли отправить в концлагерь. А то и вообще убить. А ему очень хотелось найти жену и сына, которые отправились в эвакуацию и исчезли. Он считал себя не вправе умирать, пока не узнает, что с его семьей. И когда его спросили, а как же семьи других граждан Советского Союза, которых мучили и убивали фашисты, Воласик стал выкручиваться и убеждать гражданина начальника, что не только никого лично не мучил, но и даже помогал, передавая в камеры арестованным подпольщикам хлеб и записки от товарищей. Припертый к стене показаниями подпольщиков, которые утверждали, что Борис Воласик сам добровольно вызвался быть палачом, лично истязал пленных партизан, предатель брызгал слюной и кричал, что его оговаривают.

      Второй предатель по имени Иван Литвак, щуплый скуластый мужчина, больше молчал, пощады не просил, но на вопросы отвечал обстоятельно, не скрывая ни своих преступлений, ни преступлений тех предателей, которых знал лично, с кем вместе служил врагу. Во время неожиданной эвакуации той ночью, когда началось наступление советских войск, Литвак был дома. Видя, что творится в городке, он не пошел на службу, выжидал и присматривался. А когда понял, что немцы драпают, бросая имущество, решил, что пришло время и ему скрыться.

      – Как вы намеревались избежать ответственности перед своим народом за службу врагу? – спросил Зотов.

      – Сбежать