Волчье кладбище. Тони Бранто

своего первого семестра. Вычищал следы тирании из Роданфорда.

      Внезапно тон сменился на более привычный, сухой.

      – Мне следует серьёзно подумать о возвращении розог. Но я всё-таки считаю любовь сильнее розги. Я бы очень хотел, чтобы Тео смог полюбить кого-нибудь, кроме себя. Но у него рост, как у его деда, выше шести футов, и чувство превосходства над остальными.

      Милек Кочински встал и теперь направлялся к выходу.

      – Старик мой лежит в кровати и умирает, но даже в таком положении смотрит на меня сверху вниз. Ни одного из принятых мной решений не одобрил. Нрав ему мой кажется снисходителен слишком. Подчинённых надо брать с квалификацией и безупречными рекомендациями, а не из моральных калек, говорит он.

      У двери Кочински остановился. Я отошёл чуток в сторону.

      – А в прошлом году я снова женился. На молодой. И старик заметил, что Анна не заслуживает такой рохли, как я. – Он резко повернулся к Адаму. – И знаете, что я ему ответил?

      Адам молчал, или я не услышал его ответа.

      – Пожелал ему хорошенько просраться!

      Кочински рассмеялся. Я сам еле сдержался от одобрительного возгласа. Молодец проректор!

      О новой миссис Кочински мы немного слышали. И в основном то были на редкость пошлые реплики, кинутые во всеуслышание её новым пасынком. Вкратце, если им можно верить, Анна Кочински – весьма недурна.

      Поуспокоившись, Милек Кочински отворил дверь в коридор и, завидев меня, ничуть не удивился и не возмутился, словно я и должен был стоять там, где стоял, и сказал сухо:

      – Отец Лерри был прав, говоря о нынешних Иезавелях. Вы должны понимать, мистер Гарфилд, у этих девиц не первый сезон охоты. Испокон веков они ходили и совращали студентов. Вас, Гарфилд, конечно, совращать не нужно, но не у всех из вас есть голова на плечах. Много тех, кто головой в штанах думает чаще, кто может клюнуть и напортачить, а распутывать нам.

      – Клюнуть? – удивился я.

      – Кто-то из вас, в силу юного возраста, может обидеть одну из них. Мало ли на что тогда она решится. Пойдёт в муниципальный совет, расскажет о растлении, что чинят наши студенты. Вы должны понимать, что в этой игре не только вы, в ней – мы все. Роданфорд – не проходной двор. Не один будущий политик его окончил…

      Усталый голос опустился в официальный, немного раздражённый регистр. Кочински словно бы вспомнил о важности суровых проректорских обязанностей.

      – И когда я говорю «мы все», я имею в виду и вас, мистер Карлсен. Я требую от всех личного присутствия. Не мы сегодня устанавливаем правила жизни, за нас это делают другие. И тогда вы, мистер Карлсен, можете кончить вовсе не доктором наук, как вам кажется.

      Откровений и смеха будто не было, и Кочински, вероятно, жалел уже, что дал слабину, поступившись железными проректорскими принципами.

      – Уже девять лет я живу в чужой стране, не по своему желанию, сэр. Не говорите мне, что жизнь может измениться. Я это знаю, сэр. Я узнал это раньше, чем вы, – сказал ему Адам. – Но я ни на что не жалуюсь.

      Рука