Болесь. Максим Горький

и… Я жил на чердаке, и ее дверь была против моей. Я, бывало, никогда не отворял моей двери, если знал, что она дома. Но это, конечно, случалось редко. Иногда мне приходилось встречаться с ней на лестнице, на дворе, и она улыбалась мне улыбкой, которую я считал хищной и циничной. Не раз я видел се пьяной, с осовелыми глазами, растрепанной, улыбающейся как-то особенно безобразно. В таких случаях она говорила мне:

      – Бывайте здоровы, пане студент! – и глупо хохотала, увеличивая мое отвращение к себе. Я бы съехал с квартиры, чтоб избавиться от таких встреч и приветствий, но у меня была такая миленькая комнатка, с широким видом из окна, и так тихо было в этой улице… Я терпел.

      И вдруг, однажды утром лежу я на койке, стараясь найти какие-либо основания для того, чтоб не идти на лекции, – отворяется дверь, и эта отвратительная Тереза возглашает с порога басом:

      – Бывайте здоровы, пане студент!

      – Что вам угодно? – говорю. Вижу – лицо у нее смущенное, просительное… Необычное для нее лицо.

      – Видите ли, пане, буду я вас просить об одном деле… уж вы сделайте мне его!

      Я лежу, молчу и думаю:

      «Подвох! Покушение на мою чистоту, ни больше ни меньше. Крепись, Егор!»

      – Нужно бы мне, видите, письмо послать на родину, – говорит она, и так умоляюще, тихо, робко.

      «Э, думаю, черт с тобой, изволь!» Встал, сел к столу, взял бумагу и говорю:

      – Проходите сюда, садитесь и диктуйте…

      Она проходит, осторожно садится на стул и виновато смотрит на меня.

      – Ну-с, кому письмо?

      – По Варшавской дороге, в город Свенцяны, Болеславу Кашпуту…

      – Что писать? Говорите…

      – Милый мой Болесь… сердце мое… Мой верный возлюбленный… Да сохранит тебя матерь божия! Золотое мое сердце… почему ты так давно не писал своей тоскующей голубке Терезе…