Память и забвение руин. Владислав Дегтярев

in the desert. Near them, on the sand,

      Half sunk, a shattered visage lies, whose frown,

      And wrinkled lip, and sneer of cold command,

      Tell that its sculptor well those passions read

      Which yet survive, stamped on these lifeless things,

      The hand that mocked them and the heart that fed:

      And on the pedestal these words appear:

      ‘My name is Ozymandias, king of kings:

      Look on my works, ye Mighty, and despair!’

      Nothing beside remains. Round the decay

      Of that colossal wreck, boundless and bare

      The lone and level sands stretch far away.

      Мне путник, прибывший из древних стран,

      Рассказывал: среди песков стоят

      Огромных две ноги – обрушен стан.

      Под ними, ввысь вперив надменный взгляд,

      Лежит лицо, чьи властные уста

      Вещают гордо: скульптор их сумел

      Вбить в мертвый камень ту живую страсть,

      Что в сердце тлела, – дерзок был и смел.

      На пьедестал нанесены слова:

      «Я – Озимандий, царь царей, припасть

      К моим стопам всяк должен, кто сперва

      Узрел мои свершения!»… Камней

      Куски кругом, приметные едва,

      В пустыне, слитой с пустотой над ней33.

      Здесь речь идет о цивилизации не то чтобы забытой, но не оставившей наследников (в отличие от Греции и Рима), то есть о разрыве исторической преемственности. Еще более откровенно и даже наивно эта тема проявлена в парном сонете, написанном поэтом-любителем Хорасом Смитом:

      In Egypt’s sandy silence, all alone,

      Stands a gigantic Leg, which far off throws

      The only shadow that the Desert knows: —

      «I am great OZYMANDIAS,» saith the stone,

      «The King of Kings; this mighty City shows

      The wonders of my hand.» – The City’s gone, —

      Naught but the Leg remaining to disclose

      The site of this forgotten Babylon.

      We wonder, – and some Hunter may express

      Wonder like ours, when thro’ the wilderness

      Where London stood, holding the Wolf in chace,

      He meets some fragment huge, and stops to guess

      What powerful but unrecorded race

      Once dwelt in that annihilated place.

      В песках Египта, в полной тишине,

      Стоит нога гигантская, лишь тень

      Ее в пустыне длится каждый день.

      «Я – Озимандий, – молвит камень, – мне

      Подвластно все, и чудо этих стен

      Я создал сам!» – Но лишь нога – зане

      Великий город обратился в тлен —

      Вся память об исчезнувшей стране.

      Вот так охотник (мысль встревожит нас),

      Гоня в пустыне волка в знойный час,

      Где Лондон цвел, как чудо из чудес,

      На груде глыб задержит зоркий глаз,

      Подумав: что за город прежде здесь

      Великий был и почему исчез?34

      Обратим внимание на завершение сонета Смита, содержащее размышления персонажа (отчасти утраченные в переводе): What powerful but unrecorded race // Once dwelt in this annihilated place («Какой могущественный, но не оставивший по себе записей, народ // Жил в этом опустошенном месте»).

      Можно видеть, что Смит изображает событие, которому предстоит случиться после гибели европейской цивилизации, когда не только британская столица будет лежать в руинах, но исчезнет и сама память о ней, а это может произойти потому, что предмодерное общество живет вне мирового контекста: оно знает лишь свою локальную историю и не обращает внимания на все чужие истории – столь же локальные. Поэтому для внемодерного персонажа сонета будущие руины Лондона так же анонимны, как и руины на обломке безымянной планеты, который проносится

33

Перси Биши Шелли, Хорас Смит. Два сонета об одном царе царей / Пер. с англ. и вступление А. Золотаревой // Новый мир. 2016. № 4. С. 135.

34

Там же. С. 136.