MUSEUM (Золотой кодекс). Anna von Armansberg

      Свиток первый

      Июньским вечером 2010 года я стояла с чашкой горячего кофе на просторной террасе своей новой квартиры, прислушиваясь к поющим на все лады припозднившимся птицам и вглядываясь в ломаные очертания Старого города, знакомого до последнего рыжего кирпичика Heidelberger Schloss[3].

      Подобно немедленно ожившей цитате из немецкой романтической поэмы – в духе Schelling, Novalis или Ludwig Tieck[4] – приветственно мерцал он, ярко освещенный причудливыми сполохами оранжевой иллюминации, на фоне темнеющих холмов вдали, призывая усталых путников немного отдохнуть в своей расцвеченной сени.

      Kaum einen Hauch;

      Die Vogelein schweigen im Walde.

      Warte nur, balde

      Ruhest du auch…[5]

      «Не пылит дорога, не дрожат листы. Подожди немного, отдохнешь и ты…» – не об этом ли было произнесено великим поэтом?

      Мне же эти сумеречно-рыжие и оранжево-золотистые пятнышки редких вечерних огней старого замка, пробивающиеся сквозь конусы кипариса, которым была уставлена вся терраса, напомнили о шкуре леопарда, словно бы наброшенной на один из пологих замковых склонов.

      Мельком поглядывая на отражение монитора в наливающемся кобальтовой мглой стекле раскрытого окна, ведущего на террасу, не слишком внимательно слушала я последние новости, одновременно припоминая недавний разговор с Янушем фон Армансбергом…

      – …Послушай, Януш, ты не мог бы оказать мне невероятную любезность и перестать называть его моим?.. – иронически осведомилась я, припечатав несчастного Януша взглядом. По сути, Сандерс никогда и не был моим. Этот странный человек – словно тревожный, неуютный, холодный снежный рассвет на севере – не для меня…

      Януш примиряюще улыбнулся и наконец замолчал.

      На столе стояли две недопитые чашки кофе, а на самом краю лежал подарок Януша из цветочного магазина Mai – бережно упакованный в фиолетовую коробку c шелковой лентой роскошный букет белой сирени…

      Что ж, Януш знает мои консерватóрские вкусы! Пора домой.

      В окно кафе залетал прохладный ветер, Италию сменил хороший, настоящий американский джаз сороковых, и, как всегда бывает при смене музыкального фона, внезапно изменилось и мое, без того склонное к внезапным импульсам, настроение. Позвольте, а чего же еще ждать от девушки, окончившей университет и консерваторию, ценящей поэзию вагантов[6], любящей Скрябина и Рахманинова, Блока и Булгакова, Басё и Сэй-Сёнагон вкупе с «Непрошеной повестью» – пятью свитками-дневниками известнейшей японской поэтессы и придворной дамы XIII века Нидзё?.. Признаюсь, ее очаровательная, трагическая, не завершенная и предельно откровенная «Непрошеная повесть» в прекрасных переводах И. Львовой и А. Долина – удивительное сочетание дневникового, интимного и повествовательного жанра никки и цукури моногатари – еще с юности стала моей настольной книгой на долгие годы…

      О, как же меня завораживало то «бликующее марево старого Востока», чарующая атмосфера размеренной и предельно ритуализированной придворной жизни, которую я тогда себе рисовала и героиней которой являлась сама:

      «Миновала ночь, наступил Восьмой год Бунъэй, и, как только рассеялась туманная дымка праздничного новогоднего утра, дамы, служившие во дворце Томикодзи, словно только и ждали наступления этого счастливого часа, появились в зале для дежурных, соперничая друг с другом блеском нарядов. Я тоже вышла и села рядом со всеми. Помню, в то утро я надела алое нижнее платье на лиловом исподе, сверху – длинное темно-красное косодэ и еще одно – светло-зеленое, а поверх всего – красное парадное карагину, короткую накидку с рукавами. Косодэ было заткано узором, изображавшим ветви цветущей сливы над изгородью в китайском стиле… Обряд подношения праздничной чарки исполнял мой отец – дайнагон, нарочно приехавший для этого во дворец…»[7]

      Пробы пера – ранние стихи, и маленькая акварель на шелке, выполненная мной почти что в духе старых японцев. Помню, там было изображено окно с прозрачной тюлевой занавесью, изящная ваза с изогнутой ручкой, голубая лагуна и трепетная тень мотылька, парящего над морской далью.

      Хрупкая зеленая травинка и паучок на голубой бумаге.

      Изящество и грациозность.

      Покой и красота налаженной жизни, простота и безмятежность, отчаяние и отвага юной влюбленной женщины.

      Улыбаюсь, бережно храня в памяти все эти свои впечатления от прочитанных книг: мои дневники, маленький альбом с юношескими акварелями и первые «пробы пера» спустя годы…

      Столько прекрасных принцесс, царедворцев когда-то съезжалось

      В этот чертог, где звучит бури стон, пробуждающий жалость!

      Веет печалью в садах при покинутом женском покое.

      Будто слезами, кропит их вечернее небо росою[8].

      Пусть

3

Гейдельбергский замок (нем.).

4

Фридрих Шеллинг (1775–1854) – немецкий философ, представитель немецкого классического идеализма; Новалис (1772–1801) – немецкий философ, писатель, поэт, один из крупнейших представителей немецкого романтизма; Людвиг Тик (1773–1853) – немецкий писатель-романтик, один из самых известных представителей Йенской школы романтизма.

5

Гёте. Ночная песня странника. В тексте приведен перевод М. Ю. Лермонтова.

6

Ваганты – средневековые странствующие поэты Западной Европы, создающие свои поэтические (реже – прозаические) произведения исключительно на латыни – международном сословном языке духовенства.

7

Нидзё. Непрошеная повесть. Пер. И. Львовой и А. Долина. М., 1986.

8

 Повесть о доме Тайра (перевод стихов А. Долина) / Мерцание зарниц (буддийская поэзия японского Средневековья). СПб., Гиперион, 2020.