Кто там шагает правой?. Владимир Маяковский

его,

      профланирую шагом Дон Жуана и фата.

      Пусть земля кричит, в покое

                                                              обабившись:

      «Ты зеленые весны идешь насиловать!»

      Я брошу солнцу, нагло осклабившись:

      «На глади асфальта мне хорошо

                                                          грассировать!»

      Не потому ли, что небо голубо`,

      а земля мне любовница в этой

                                             праздничной чистке,

      я дарю вам стихи, веселые, как би ба бо,

      и острые и нужные, как зубочистки!

      Женщины, любящие мое мясо, и эта

      девушка, смотрящая на меня,

                                                              как на брата,

      закидайте улыбками меня, поэта, —

      я цветами нашью их мне на кофту фата!

1914

      Я сошью себе черные штаны. – Образ построен на метафоре «бархатный голос» и восходит к первой главе повести Пушкина «Египетские ночи» (1835). Ср.: «– Что это за человек? – О, это очень большой талант; он делает из своего голоса все что захочет. – Ему бы следовало, сударыня, сделать из него штаны». Маяковский гордился своим красивым, мощным голосом и умением читать стихи.

      Желтая кофта – отличительная особенность облика Маяковского во время его публичных выступлений в 1913–1914 годах. Сшитая матерью поэта, она стала символом русского футуризма. В стихотворении реальная кофта превращена в ее поэтический образ – кофту фата из желтого заката с цветами из женских улыбок.

      Дон-Жуан – литературный герой, чье имя стало нарицательным обозначением самовлюбленного обольстителя и щеголеватого распутника, фата. Из русских обработок легенды о доне Жуане наиболее известна пьеса А.С. Пушкина «Каменный гость» (1830).

      Би-ба-бо – кукла, надеваемая на руку.

      Грассировать – произносить звук «р» на французский манер, т. е. с гортанным призвуком.

      А все-таки

      Улица провалилась, как нос сифилитика.

      Река – сладострастье, растекшееся

                                                                       в слюни.

      Отбросив белье до последнего листика,

      сады похабно развалились в июне.

      Я вышел на площадь,

      выжженный квартал

      надел на голову, как рыжий парик.

      Людям страшно – у меня изо рта

      шевелит ногами непрожеванный крик.

      Но меня не осудят, но меня не облают,

      как пророку, цветами устелят мне след.

      Все эти, провалившиеся носами, знают:

      я – ваш поэт.

      Как трактир, мне страшен ваш

                                                           страшный суд!

      Меня одного сквозь горящие здания

      проститутки, как святыню, на руках

                                                                        понесут

      и покажут богу в свое оправдание.

      И бог заплачет над моею книжкой!

      Не