Крест на чёрной грани. Иван Фетисов

видно. На Бога надейся, а сам не плошай. А Ханхала Очиров, этот мужик бедовый. Скотиной живёт богато, к пашне радеет не шибко, но о вас вспоминает добро. Собирается на ваше поле, посмотреть, что делаете, да узнать кое-что.

      – Это похвально. Пусть приезжает. Одарить пока добрыми семенами не смогу, но что есть, повидает. Опыты мои в зачатке…

      – Любопытно – какие?

      – Всякие, Поликарпыч. Больше наблюдаю за пшеницей. Она приманила.

      – Тут она редкая гостья.

      – Надо, чтоб хозяйкою стала.

      Я раскрыл цель появления на базаре. Мирон Поликарпович с превеликой охотой вызвался помочь, и мы отправились, соблазняясь удачей. Часа полтора с пристрастием приглядывались к мешкам с зерном и мукою «в калашном ряду». Я отчаялся увидеть что-либо подходящее – всюду был один ржаной хлеб. Мирон Поликарпыч неожиданно взял меня за локоть и потянул в затенённый угол.

      – Петрович, видишь, что там?

      – Ничего не вижу пока.

      – Любо-дорого посмотреть. В редкость это в наших краях таёжных. Прямо – чудо!

      – Мука пшеничная?!

      – Она!

      Крестьянин, стоявший возле мешков с мукой, услышал наш возбуждённый разговор и посмотрел с любопытством. Одет он был в новенький зипун из рыжей овечьей шерсти, добрый картуз сдвинут на правый висок, коротко острижена ещё не тронутая сединою густая округлая борода. Открытое широкое лицо его выражало глубокое внутреннее спокойствие – такой человек знает себе цену, убеждён в своей силе и правоте. Однажды, когда пришел счастливый миг, он утвердил себя в этом и, вероятно, останется непоколебимым теперь вечно.

      – Хозяина знаешь, Поликарпыч? – шепнул я Сохатому.

      – Кажись, не встречался.

      Мы подошли вплотную, лицом к лицу, поздоровались. Крестьянин снова окинул нас оценивающим взглядом, ответил внушительным басом:

      – Пожалте, добрые люди… Чиво изволите?

      – Ваша мука заинтересовала. По виду – хороша!

      – О! Такой цены нету.

      – Так продаёте же, стал быть, что-то стоит.

      – Известно, конечно, чиво тут скрывать, своя, не краденая, – крестьянин дородно покряхтел, погладил ладонью волосатую щеку. – Три целковых… за каждую пудовку.

      – Не дорого?

      – Бог Господь видит-знает… Мучка отменна, нету подобной в округе, а такова дюже стоит, добрые люди.

      – Не по карману всякому, – заговорил Поликарпыч. – Где я, к слову, возьму такие деньги?

      – Хозяин барин… Не принуждаю. Сегодня не продам, завтра раскупят. Ноне пшеница в нашей Сибири – штуковина модная. Всяк десятину-другую иметь её желает, да семя нету. Гибнут посевы.

      – От чего так?

      – А всё от одного – не вызревают… Понавезли переселенцы всякого семя, возликовали, на плодовитых новых землях ратовали получить стопудовый урожай. А морозец – бац и готово, остались ни с чем, рожью снова пашню позанимали. Вон как ею весь торговник позаполнили.

      – А вы как сподобились вырастить пшеницу?

      – Я-то?.. Слышать намерены?

      – Любопытно.

      – Долго