Крест на чёрной грани. Иван Фетисов

солдат. Учёный и солдат.

      – По какому случаю?

      – Брось, ты, Сань, о каких-то случаях. Просто выпьем – и лад. По-свойски, – распахнулся всей душой Комарков и чуть погодя, одумавшись, повёл назад. – Выпьем не просто. Есть основательный повод: воздадим славу моему спасителю – тебе, Сань. Ради меня рисковал жизнью… Давай посудины.

      – Да некстати затея, совсем ни к чему. Был бы праздник какой – туда-сюда.

      – Не похоже на фронтовика. Маринки струсил, что ли? А-а! Ну, дело твоё. Сам не куражусь и куражливых не люблю… Я выпью. При тебе, в твоём доме выпью один.

      Комарков налил полный стакан водки, снова пригласил меня за компанию. Я отказался, принёс кое-какой закуски.

      Никогда не завидовал тем, кто пьёт зелье, а вот сейчас, глядя на осушившего залпом стакан водки Комаркова, подумал: здоровому сильному человеку всё нипочём, я и при желании так бы не смог.

      Комарков пьянел на глазах, лицо его мрачнело, и весь он содрогался от какого-то внутреннего пружинистого движения. Подумалось, обиделся на меня за отказ составить ему компанию. Я был готов выслушать его упрёки, а не то, что услышал. Комарков грохнул увесистым кулаком по кромке столешницы, аж дрогнул пол. Крикнул пьяно-развязно:

      – Санька!.. Говори!

      Я сидел, оглушённый его вопросом.

      – Что?

      – Зачем ты полез за мною в Нию? Ну? Зачем!

      – Ты же тонул!

      – Туда и дорога. Только туда… Не надо было спасать меня, Санька.

      – Да ты что?

      – Не надо было, говорю. Лучше бы мне утонуть. А жить? Тяжко, невыносимо. Не-в-вы-но-симо!

      – Оставь шутки, Геннадий. Протрезвишься – тогда и поговорим. Комарков уставился лицом в сумеречный угол, потом резко повернулся ко мне и сказал с надеждой на сочувствие:

      – Боль души. Не чужой – собственной. Ты уловил?

      – Боли – никакой.

      – А что?

      – Погребальное нытьё. Похмельная печаль. Испарится водочный дух – и бред из головы вылетит.

      – Оскорбляешь меня, Санька. Значит: не понял…

      – Может быть… – Я всё же догадывался, что Комарков зашёл ко мне не случайно.

      Комарков, не допив остатки водки, отодвинул бутылку с закуской на край стола, стеснительно поводил могучими плечами, заговорил, пытаясь скрыть волнение.

      – Слухи тут шли, Сань… Одно время… Может, кто говорил тебе.

      Я не был дружелюбен ко всякого рода шептунам и никогда не передавал что-либо случайно услышанное и потому сомнительное другому, а вот сейчас соблазнился вызвать Комаркова на откровенность.

      – Слышал, – ответил я Комаркову. – Если про то речь – о пожаре, о горевших семенах и об аресте Соснова.

      – Да-да… как раз… Облили меня грязью, с ног до головы. Ты, знаю, слухам не поверишь.

      – Да говорят всё же о том, что было: склад полыхал, семена сгорели и Соснова арестовали.

      – Всё верно, Сань… Ложь – что меня приплели к делу! Я ни при чём. Сном-духом ни о чём не ведаю.

      – Молва, что морская волна – нахлынет и отхлынет, берег останется. Что тебе, безвинному, молва? Забудь.

      – Не