Осип Мандельштам: ворованный воздух. Биография. Олег Лекманов

и похвалах, в еде, в литературных новостях. Вечером – впрочем, ночью, около полуночи, – он как-то приумолк, лег на оленьи шкуры и стал неприятен <…>. В час ночи мы проводили его почти до вокзала. Уезжал он надменный»[269].

      Эхо визита в Александров звучит в последнем из обращенных к Цветаевой стихотворении Мандельштама:

      Не веря воскресенья чуду,

      На кладбище гуляли мы.

      – Ты знаешь, мне земля повсюду

      Напоминает те холмы

      ……………………………………

      …………………………………….

      Где обрывается Россия

      Над морем черным и глухим.

      От монастырских косогоров

      Широкий убегает луг.

      Мне от владимирских просторов

      Так не хотелося на юг,

      Но в этой темной, деревянной

      И юродивой слободе

      С такой монашкою туманной

      Остаться – значит быть беде.

      Целую локоть загорелый

      И лба кусочек восковой,

      Я знаю, он остался белый

      Под смуглой прядью золотой.

      Целую кисть, где от браслета

      Еще белеет полоса.

      Тавриды пламенное лето

      Творит такие чудеса.

      Как скоро ты смуглянкой стала

      И к Спасу бедному пришла,

      Не отрываясь целовала,

      А гордою в Москве была.

      Нам остается только имя:

      Чудесный звук, на долгий срок.

      Прими ж ладонями моими

      Пересыпаемый песок[270].

      (Отметим в скобках, что в финальной строфе этого стихотворения обнаруживается синтаксическая двусмысленность из тех, что огорчали Сергия Платоновича Каблукова: читателю остается только гадать, кого «не отрываясь целовала» «монашенка» – изображение Спаса или самого поэта?)

      О внутреннем состоянии Мандельштама, расстававшегося с Цветаевой, выразительно свидетельствует еще одна деталь из письма поэтессы к Елизавете Эфрон: «Кроме того, <он> страстно мечтал бросить Коктебель и поступить в монастырь, где собирался сажать картошку»[271].

      Вместе с братьями Осипом и Александром Мандельштамами в коктебельском доме Максимилиана Волошина летом 1916 года проживали еще не написавший своих лучших стихов Владислав Ходасевич, художница Юлия Оболенская, пианистка и композитор Ю.Ф. Львова, чьей дочери Ольге Ваксель спустя несколько лет предстояло стать героиней мандельштамовской любовной лирики… Если верить Ходасевичу, местное общество отнеслось к Мандельштаму без большой приязни. «Мандельштам. Осточертел. Пыжится. Выкурил все мои папиросы. Ущемлен и уязвлен. Посмешище всекоктебельское», – 18 июля писал Ходасевич Б.А. Диатроптову[272]. Следует, впрочем, учитывать то обстоятельство, что и всегда-то не слишком доброжелательный Ходасевич в данном случае мог быть раздосадован собственным неуспехом на поэтическом вечере, который состоялся 18 июля в Феодосии. Из письма Ю. Оболенской к М. Нахман: «Ходасевичу и <актеру> Массалитинову,

269

Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. С. 90–92.

270

Подробнее об этом стихотворении см.: Vitins I. Mandelstam’s Farewell to Marina Tsvetaeva: «Ne veria voskresenia chudu» // Slavic Review. 1989. Vol. 48. P. 266–280.

271

Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. С. 92.

272

Цит. по: Купченко В.П. Осип Мандельштам в Киммерии. С. 191.