Зал ожидания 2. Семья Опперман. Лион Фейхтвангер

снова. Стояли совсем рядом, одной ногой на тротуаре, зажатые автомобилями.

      – Он предложил мне тему: «Чем является для нас Арминий Германец?» – сказал Бертольд.

      – И ты согласился? – между автомобильными гудками бросил Генрих.

      – Да, – сказал Бертольд.

      – Я бы не стал этого делать, – буркнул Генрих. – Гляди в оба: он хочет тебе свинью подложить.

      Желтый свет, зеленый свет, они двигаются дальше.

      – Ты представляешь себе, какой он? – спросил Бертольд.

      – Кто? – удивился Генрих. Он думал о предстоящем футболе.

      – Герман Херуск, конечно, – сказал Бертольд.

      – Такой же дикарь, как и все они, – решил Генрих.

      – А ты подумай об этом, – попросил Бертольд.

      – О’кей, – сказал Генрих. Когда он проявлял особую сердечность, ему невольно приходили на ум слова из языка его детства.

      На этом они расстались.

      Бертольд единоборствовал со своей темой. Это была большая битва, где доктор Фогельзанг являлся врагом. Фогельзангу посчастливилось: поле сражения выбрал он; положение солнца и направление ветра были в его пользу; он знал местность лучше Бертольда. Фогельзанг был хитер. Бертольд отважен и настойчив.

      Бертольд сидел, углубившись в книги, трактовавшие его тему: Тацита, Моммзена, Дессау. Достиг ли Герман Херуск чего-нибудь в действительности? Победа принесла ему чертовски мало. Через каких-нибудь два года римляне снова стояли на Рейне. В общем, это была колониальная война, своего рода боксерское восстание, с которым римляне быстро справились. Арминия, побежденного римлянами, убили его же соотечественники; его тесть смотрел из императорской ложи, как жену и сына Арминия римляне вели за триумфальной колесницей.

      Чем является для нас Арминий Германец? Общие фразы не удовлетворяли Бертольда. Ему нужны были осязаемые образы. Битва. Три легиона. Один легион – это около шести тысяч человек; с обозом и прочим – от десяти до двадцати тысяч. Болота, леса. Вероятно, что-нибудь похожее на битву под Танненбергом. Лагерь из повозок, клубящийся туман. Германцы больше всего ненавидели римских юристов. Они изобретали для них изощренные пытки. Германцы, читал Бертольд у историка Зеека, считали, что публичное право посягает на индивидуальную честь. Они не хотели никакого права. Это было главной причиной восстания.

      Обязательно нужно представить себе лицо Германа, это ясно было Бертольду с самого начала. С большим напряжением не раз пытался он нарисовать себе образ Германа. Памятник в Тевтобургском лесу – большой цоколь с невыразительной статуей – ничего не давал.

      – Дураком он не был, твой Герман, – говорил Бертольду Генрих Лавендель. – Но у этих молодцов голова работала как-то иначе, чем у нас. Рассудок дикаря. Одно можно сказать с уверенностью: он был хитер.

      «Он обладал, вероятно, той северной хитростью, – размышлял Бертольд, – о которой теперь так много говорят. Доктору Фогельзангу она тоже свойственна».

      Ночью Бертольд долго не мог заснуть (теперь это случалось