Поэзия среднего роста. Виктор Бронский

кой системе Ridero

      От Автора

      Всегда сложно писать какие-то комментарии к собственному творчеству, тем более анонсировать книгу стихов, особенно с учётом того, что она первая.

      Обычно уважающий себя поэт к 40 годам имеет за плечами большое количество публикаций, но мой случай, видимо, особый.

      Мне 39, я музыкант и поэтом себя не считаю, хотя в последние год-полтора стал писать значительно больше именно стихов – из них, написанных «за отчётный период» этот маленький сборник и состоит на восемьдесят процентов. Остальное – стихотворения, которые я условно отнёс к разряду «лучшее», написанные в разные годы.

      Сборник составлен не хронологически – история скорее выстроена концептуально, но поскольку концепция эта существует только в моей голове, вас я не буду отвлекать на её изложение. Желаю вам приятного времяпрепровождения с этой маленькой книжечкой.

      Подражание

      Подражание, в сущности – как преступление.

      Желанье быть выше себя, иногда – остаться во времени.

      Если никто не знает, что представляет прошлое,

      То тогда настоящее – единственное и возможное.

      Мерой является совесть, если совести минимум,

      То важно как можно скорее стать нарицательным именем.

      И вот сидишь, пьёшь портвейн, читаешь Иосифа Бродского,

      Пишешь плохие стихи и не находишь ни капли скотского.

      Его и нет – это раньше все были плотоядные,

      Теперь растения, и такие, представь,

      Получились до света жадные!

      Мне не страшно, хотя, пожалуй, бояться уже положено,

      Но время – «чёрная метка» само для себя,

      И оно низложено.

      Очнётся День

      И вот, очнётся день в смятенье яром,

      Едва из комы, и уже к рассвету,

      И тротуары будут брызгать паром,

      И нищий бросит вниз на них монету

      Чтоб посмотреть, что день ему готовит —

      Кусок бы хлеба, мягкого, сырого,

      Он птиц уже давно в силки не ловит,

      Он птицам дал когда-то в этом слово, слово…

      И плавит олово лудильщик в подворотне,

      И надышавшись всласть железным духом

      Он скинет на вино друзьям по сотне

      Лишь бы не видеть их теперь – приникнув ухом

      К замочной скважине, он долго будет слушать

      Соседскую прекрасную истому,

      Он будет неприкаянным злым духом,

      Но – он уже не может по-другому.

      И выйдет красновато и белёсо

      Седое солнце, и осветит стены храма,

      И вспашет муж, и вновь посеет просо,

      И кто-то очень громко крикнет: «Мама!».

      Тревога

      Я так долго смотрел вглубь себя,

      Что проворонил весну.

      Остаётся каких-то два дня

      Чтоб поймать её на блесну.

      Кто-то дал мне кусочек света —

      Я засунул его в задний карман.

      За весной наступает лето,

      Это лето – самообман.

      Я так долго блуждал в темноте,

      Не снимая тёмных очков,

      Что слова оказались не те,

      Что имеют значенье слов.

      Нужно было сказать так много —

      Только в горле застрял комок.

      За углом ждёт с ножом тревога,

      Не боясь, что получит срок.

      Если день мечтает о сне,

      Если ночь не ведает дня,

      Значит, дело только во мне —

      Это мне не хватило огня.

      Буду ждать последний состав,

      Снова буду дуть на угли,

      Когда время нас вылечит, останется только

      Горста пепла и остывшей земли.

      Я Никогда Уже Не Полюблю

      Я никогда уже не полюблю —

      Увидеться в толпе, пойти навстречу,

      И тут же подавиться жадной речью,

      И на кулак наматывать соплю.

      И знать, что так, как раньше – не дано,

      И понимать, что не дано и дале,

      Смотреть из-за угла, крутить педали

      Под плавками не ощущая дно.

      Но вынырнуть, и в этой суете,

      Понять себя, проснуться, отвернуться,

      Уйти туда, где часто бьются блюдца,

      Усесться одиноко в уголке.

      И думать, думать, думать – ни о чём,

      О паре строк и о холодном мае,

      О крае неба, о краюхи крае,

      О том,