Таблетка от разума. Ксения Лелетко

естно.

      Они вообще ничего не знают, братья эти. Особенно Клюшкин и Хрюшкин. У них даже глаз не было, поэтому и разговор не могли поддержать, так как ничего вокруг себя и не видели. Зубов у них тоже почему-то не было, но это и не столь важно. Они только стояли и крутили своими головешками.

      – А ведь мы хотели отыскать что-то важное… – сказал Плюшкин.

      – Да? Ведь мы же здесь каким-то образом оказались. Кто нас сюда привел? Возможно, где-то там нас ожидало счастье! Но наши пригвожденные к одному месту тела будут обречены замерзать в одиночестве и неизвестности! – разгневанно прокричал Мушкин, закинув голову в небо, но видя вдали лишь темноту.

      Возможно, он хотел добавить что-то еще, но его прервал Сушкин.

      – А мне кажется, что нас никто сюда не приводил! Быть может, мы сами виноваты?! Мы сами сюда пришли?

      Тут появился маленький мальчик.

      – Ой, забыл про вас, простите… – сказал мальчик и вынес их всех на уличное крыльцо.

      На улице было смертельно жарко. И палящее солнце тут же начало плавить их бренные тела, которые еще несколько минут назад замерзали в холодном чулане.

      – Наверное, мы скоро совсем исчезнем. Исчезнем никем не узнанные, но для чего-то нужные на такой непродолжительный срок. Всю свою короткую жизнь мы боремся с двумя иллюзиями: с иллюзией, что мы что-то из себя представляем и с иллюзией того, что мы не представляем из себя ровно ничего, – нараспев произнес Мушкин.

      – Быть может, мы еще найдем способ выбраться? – запрокинув голову к солнцу, предположил Плюшкин.

      – Верить можно во что угодно, а как оно есть на самом деле, знает только Бог. И смерть, возможно, может закончиться претворением в новую жизнь. И тогда стоит развалиться лишь для того, чтобы сложиться заново.

      А Клюшкин и Хрюшкин, растянув во все лицо свою беззубую поплывшую улыбку, тем временем свернулись в калачик и уснули.

      – Что-то вы у меня совсем раскисли! Ну, ничего! В следующий раз лучше получитесь… – оптимистично произнес мальчик и скомкал их всех в однородную массу пластилина.

      Осторожно! Заразно.

      Гулял как-то Кузька во дворе. За жучками-паучками всякими любил наблюдать. Села однажды божья коровка Кузьке на плечо, а он ее взял и хлопнул. За всем этим процессом наблюдала подруга Кузьки.

      – Как можно быть таким бессердечным. Зачем задавил ее? – крикнула девчонка и дала другу по затылку.

      – А просто так! – сказал Кузька и ударил девчонку в ответ.

      Тут подбежал папа девчонки отшлепать Кузьку ремнем, чтобы неповадно было больше руки распускать. На крик мальчика прибежал его отец и дал папе девочки кулаком в нос.

      – Сейчас я покажу тебе кузькину мать!» – крикнул папа Кузьки и позвал свою жену.

      Присоединились обе мамы и стали кусаться. На шум сбежались соседи, которые жили в этом же дворе. Сначала они хотели усмирить весь этот балаган, а потом поняли, что все это бессмысленно и тоже принялись бить друг друга.

      Увидев драку, прибежали бабушки-старушки и дедушки-пенсионеры и стали всех колотить тростями.

      В конце концов, приехали депутаты, психологи, журналисты, телевидение, полиция, даже пожарники (хотя, зачем бы они там нужны были).

      Так драки и продолжались. И все это с улыбками и с каким-то даже умиротворением в лице. А все потому, что запрещены были ругань, брань и оскорбления. Принято было с глубочайшим уважением относиться к обществу, к каждой отдельной личности, политическим деятелям, да и вообще ко всем жизненным трудностям подходить с благодарностью и восхищением!

      Самыми последними приехали врачи, понаделали всем прививок и повесили табличку: «Осторожно! Заразно. Объявляется карантин».

      Об одиночестве и как с ним бороться

      Жила-была Серафима и одиночество было ее совсем невыносимо!

      – Как я устала от такой жизни!, – вздохнула она. – Как я устала держать это одиночество в своих руках, качать его, холить и лелеять! Ни на минуту нельзя отлучиться. Нельзя ни с кем сходить-погулять, отдохнуть, как мое одиночество начинает капризничать и сию минуту вынуждает снова взять на ручки.

      Мимо проходил Веньямин, увидел, как Серафима страдает и решил ей помочь.

      – Давай мне ее на ручки. Ты пока отдохни, а я с ней посижу.

      Серафима подумала-подумала, да и согласилась.

      – Ты только поосторожнее, а то уронишь!

      – Какое у тебя одиночество гордое! Не идет, зараза такая… – сказал Веньямин, пытаясь перенять одиночество Серафимы.

      – Не гордое, а капризное! – запрокинув волосы сказала Серафима и ушла гулять.

      То, что Веньямин был очень добрым – это и не столь важно. Но то, что он ужасно неаккуратный и вообще руки у него не из того места растут – сыграло свою роль. Не хотелось одиночеству на руках у Веньямина сидеть, рвалось все убежать от него. Уж больно не по душе Веньямину одиночество пришлось, а одиночеству – Веньямин. Когда Серафима вернулась, то увидела, что