Сказ о змеином сердце, или Второе слово о Якубе Шеле. Радек Рак

вторая боль выпрыгнула из тела, на сей раз из ключицы. Она долго носилась по кругу и попискивала, напуганная, как изгнанный из норы крот, пока Куба не раздавил ее башмаком.

      И так все продолжалось, боль за болью. Все они были чем-то похожи друг на друга – многоногие твари, напоминающие гусениц и насекомых. Только боль из яичек скорее походила на крупного жука или черепаху, круглую и твердую, как орех.

      Последняя боль – та, что из икры – вылезла с тремя головами, зашипела и попыталась укусить.

      – Это не конец-с-с-с, еще много нас-с-с, х-с-с-с, х-с-с-с! – огрызнулась боль.

      Куба раздавил ее сухой веткой, но это не улучшило настроения Старого Мышки. Потому что, хотя шесть болей были изгнаны, в теле осталось еще несколько. А всем известно, что девятая боль смертельна.

      Парень помог старику натянуть чистую рубашку и штаны; кровь они не вытирали и не перевязывали раны, чтобы тело могло очиститься от оставшихся от боли ядов.

      Куба и Старый Мышка вернулись в гойхауз далеко заполночь. Они сразу погрузились в сон, даже не заметив девушку в белом, стоящую возле забора.

      Утром они заглянули в церковный сад. Старая вишня стояла словно обгоревшая, вся черная и безлистная.

      XV. О сердце в третий раз

      Сказывают, что в те дни усадьбу в Седлисках посещало немало знатных господ. Похоже, что поляки плели козни против Светлейшего Кайзера и готовили восстание. Оно должно было вспыхнуть сначала в Варшаве, а потом перекинуться на все земли бывшей Речи Посполитой. Так говорил Рубин Кольман. Уходя к усадьбе собирать плоды терна и шиповника, Куба не раз украдкой наблюдал въезжающие во двор кареты. Чужие господа надолго задерживались в Седлисках. Дворовая прислуга рассказывала, что гости много ели, пили и о чем-то возбужденно толковали. Кубе эти шляхетские забавы не нравились, потому что, когда помещики веселятся, это редко чем-то хорошим оборачивается для крестьян. Однако хлопца в усадьбу тянули другие дела.

      Кубе казалось, что только он замечает перемены в поместье – все это буйное цветение, плодоношение и густую растительность. Даже Старый Мышка, которому немного полегчало после ночных заклинаний, отчитывал парня и уверял, что ему все кажется. Но Кубе ничего не казалось. Он часами сидел в зарослях шиповника, и ему не раз удавалось заметить Мальву.

      Он не раз видел, как она прогуливалась по саду в компании заезжих шляхтичей, и ее расшитое кружевами платье было тяжелым от дорогих камней; ясновельможный Викторин не скупился на драгоценности для своей любовницы. Иногда Мальва появлялась в саду в юбке из паутины и тумана или из лепестков осенних цветов. Однажды она вышла совершенно голой и удобно устроилась в плетеном кресле на веранде. Принесли кофе в голландских чашках, а ясновельможный Викторин и один из его почтенных гостей, какой-нибудь Потоцкий или Сангушко, наперегонки прислуживали Мальве, подавая то сахар, то цукаты, то конфекты из самых дорогих и изысканных тарновских кондитерских, то еще что-то. А Мальва все ела, неприлично много ела, но это никого не смущало и не огорчало.

      Куба быстро ушел оттуда. Таков закон мира: хам должен терпеливо сносить все обиды, но страдать