Живи, солдат. Радий Погодин

ика шелушилась под ногами ребят, шаркающих, топочущих, приплясывающих; забивалась под одежду пыльцой, отчего белье при стирке покрывалось красной сыпью. Гнев матерей был стремителен и целенаправлен. Затылки трещали. Матери плакали. Ах, как легко шагается вверх ногами, словно кровь стала газом, газовым облаком, водородом!

      Возле учительского стола они подпрыгнули, сгруппировались в воздухе и распрямились, став на ноги в один звук.

      Завуч, высокий и тощий, Лассунский – фамилия такая, – остро глядел на них от задней стены и улыбался, все уже и уже растягивая свою улыбку. Все в нем было заострено: плечи, локти, колени. Длинные пальцы с крепкими чистыми ногтями треугольной формы. На голове седой вздыбленный кок, отчего и голова его казалась заостренной. В руках острая пика, изготовленная из заморского дерева, – указка, безукоризненно точная – Лассунский даже из-за спины попадал ею в нужную точку на карте.

      – Браво! – сказал Лассунский. – Братья Земгано. Двойное сальто в ночные тапочки. Через Ниагару с бочонком пива. Браво! Классу разрешаю похлопать.

      Класс изменил им в одну секунду. (Сорок предателей.) Громко затрещали восемьдесят ладошек. (Очень весело дуракам.)

      Завуч Лассунский поднял пику.

      – Имена у них вполне цирковые – Гео и Аллегорий. Придумаем им фамилию.

      – Сальтомортальские! – выпискнул Люсик Златкин. Краснея прыщавенькой рожицей и суетливо оглядываясь, Люсик пробормотал в нос: – А что, подходяще и без претензии… И необидно…

      Поднялась Вера Корзухина – высокая, осанистая, бесстрастная, как Фемида.

      – Нужно вызвать родителей. Распоясались!

      (Что она, спятила?)

      Вера Корзухина растворилась в оранжевом вихре. На ее месте бамбуком закачался Лассунский.

      – Ну-с? – задал он асмодейский вопрос.

      – Извините, мы думали, класс пустой.

      – Сегодня не воскресенье.

      – Мы другое думали. У директора разговор громкий, мы думали, вы в нем участвуете… Разрешите сесть?

      – Э-э, нет. Сей номер мы доведем до конца. Слушай мою команду. Тем же способом и тем же путем в обратном направлении, делай… Алле-е… Ап!

      Они сделали фляк[1] в стойку на руках, развернулись и пошли в коридор. Ладони прилипали к мастике. Запах керосина сушил глотку. Завуч шел рядом, приговаривая печально:

      – К директору, мальчики мои, к директору. К Андрей Николаевичу.

      В молодости завуч Лассунский плавал в торговом флоте, да заболел. Сойдя с флота, окончил факультет географии. Говорят, пику-указку он изготовил из тросточки, подаренной ему одной влюбленной пуэрториканкой.

      Мастика налипала на пальцы. Обжигала ладони. Запах керосина скарлатиной обметывал рот…

      Почему стена темная? Нет окон? Стена отгораживает что-то, от чего тоскливо и страшно.

      Возле директорского кабинета они упали. Лассунский сказал:

      – Слабаки! Не могли коридор одолеть. Сейчас я еще ваши знания проверю.

      Ребята (сорок предателей!) пузырем выпирали из класса. Громоздились в три яруса, наверно, придвинули к дверям учительский стол. От них истекал жар. Они что-то кричали, корчась от безжалостного восторга. Надвигалась стена, глушила их голоса и косо падала, падала…

      Он захрипел:

      – Исидор Фролович, это от керосина. Дышать тяжело…

      Потом появилась гудящая муха. Он удивился:

      – Исидор Фролович, зачем эта муха? Что ей тут надо?

      Услышал в ответ:

      – Выкарабкивается…

      Сознание из теплых, ярко окрашенных глубин памяти медленно восходило к реальности: брезентовый потолок слабо колышется, ветер пообдул плечо холодом. Муха гудит. Как в гитаре. Или в рояле. Осенью пахнет, влагой, лекарствами…

      Алька не чувствовал своего веса, ощущал, будто плывет он в покалывающем пару. Не хотелось двигаться, не хотелось расставаться с удивительной невесомостью, как не хочется вылезать ранним утром из нагретой постели. Алька глаза закрыл, отстраняясь этим от всего сущего.

      Очень близко и громко закричали птицы. В их голосах были беспощадность и вздорное нетерпение. Может быть, они нападали.

      Когда Алька посадил чижей между рамами в классе, завуч Лассунский даже не выгнал его. Он сказал всем: «На земле много птиц. Наверное, никто не знает, как много. Если разделить всех птиц земли на все человечество, получится, я думаю, этак тысяч по девять на брата. Представляете, если бы некий сильный и справедливый разум мог направить птиц против нас? Мы получили бы заслуженное нами возмездие…»

      Слова Лассунского прозвучали не за стеклами памяти, но как бы рядом, обнаженные и указующие. Алька почувствовал вдруг свое тело, уставшее от лежания, свою ничтожность и слабость. Какая-то сила подтолкнула его в сидячее положение. Он спросил шепотом:

      – Где я?

      – В раю. Призрачно и чудесно. Витай себе, маши крылышками. Только с музыкой у нас затруднения – главврач,

1

Фляк – элемент акробатики, переворот назад.