Легкое дыхание. Иван Бунин

один мускул на лице жизни… Смирись, смирись!

      И ты смирился.

VII

      Помнишь ли, как робко вышел ты из детской и что ты сказал мне?

      – Дядечка! – сказал ты мне, обессиленный борьбой за счастье и все еще алкая его. – Дядечка, прости меня. И дай мне хоть каплю того счастья, жажда которого так сладко мучит меня.

      Но жизнь обидчива.

      Она сделала притворно-печальное лицо.

      – Цифры! Я понимаю, что это счастье… Но ты не любишь дядю, огорчаешь его…

      – Да нет, неправда, – люблю, очень люблю! – горячо воскликнул ты.

      И жизнь наконец смилостивилась.

      – Ну уж Бог с тобою! Неси сюда, к столу, стул, давай карандаш, бумагу…

      И какой радостью засияли твои глаза!

      Как хлопотал ты! Как боялся рассердить меня, каким покорным, деликатным, осторожным в каждом своем движении старался ты быть! И как жадно ловил ты каждое мое слово!

      Глубоко дыша от волнения, поминутно слюнявя огрызок карандаша, с каким старанием налегал ты на стол грудью и крутил головой, выводя таинственные, полные какого-то божественного значения черточки!

      Теперь уже и я наслаждался твоею радостью, с нежностью обоняя запах твоих волос: детские волосы хорошо пахнут – совсем как маленькие птички.

      – Один… Два… Пять… – говорил ты, с трудом водя по бумаге.

      – Да нет, не так. Один, два, три, четыре.

      – Сейчас, сейчас, – говорил ты поспешно. – Я сначала: один, два…

      И смущенно глядел на меня.

      – Ну, три…

      – Да, да, три! – подхватывал ты радостно. – Я знаю. – И выводил «три», как большую прописную букву «Е».

      1906

      Суходол

I

      В Наталье всегда поражала нас ее привязанность к Суходолу.

      Молочная сестра нашего отца, выросшая с ним в одном доме, целых восемь лет прожила она у нас в Луневе, прожила как родная, а не как бывшая раба, простая дворовая. И целых восемь лет отдыхала, по ее же собственным словам, от Суходола, от того, что заставил он ее выстрадать. Но недаром говорится, что, как волка ни корми, он все в лес смотрит: выходив, вырастив нас, снова воротилась она в Суходол.

      Помню отрывки наших детских разговоров с нею:

      – Ты ведь сирота, Наталья?

      – Сирота-с. Вся в господ своих. Бабушка-то ваша Анна Григорьевна куда как рано ручки белые сложила! Не хуже моего батюшки с матушкой.

      – А они отчего рано померли?

      – Смерть пришла, вот и померли-с.

      – Нет, отчего рано?

      – Так Бог дал. Батюшку господа в солдаты отдали за провинности, матушка веку не дожила из-за индюшат господских. Я-то, конечно, не помню-с, где мне, а на дворне сказывали: была она птишницей, индюшат под ее начальством было несть числа, захватил их град на выгоне и запорол всех до единого… Кинулась бечь она, добежала, глянула – да и дух вон от ужасти!

      – А отчего ты замуж не пошла?

      – Да жених не вырос еще.

      – Нет, без шуток?

      – Да говорят, будто госпожа, ваша тетенька, заказывала. За то-то и меня, грешную, барышней ославили.

      – Ну-у,