Трубадура. Дарья Волкова

вековой меди кленовых листьев.

      Однако отставим в сторону лирику. Это всего лишь беговая дорожка на стадионе рядом с Государственным университетом физической культуры, спорта и здоровья имени П.Ф. Лесгафта. И вот владелец бирюзовых кроссовок покидает стадион. Его ждёт неожиданная встреча.

      Юноша любит бегать в центре Петербурга. Ему нравится унылый серый город, надменные дома, каждый из которых непременно историческая ценность и культурный памятник. Любит припечатывать своими яркими кроссовками холодный гранит набережных, попадая в ритм с суровой северной рекой, так резко контрастирующей с теми местами, где он вырос. Этот гранит, эта мглистая река и этот строгий город признали его. Но он всё равно каждый раз припечатывал его улицы подошвами, давая понять, кто тут главный.

      А для девушки это был обычный вечер. Знакомое возвращение после рабочего дня. Привычная колея дороги домой. Она и по сторонам-то не очень глядела. И вдруг…

      В наушниках юноши задавал ритм сочный вокал какого-то талантливого уроженца чёрного континента. Бирюзовые кроссовки чётко повторяли этот ритм. Правая-левая, туц-тудуц-туц-туц.

      Парень врезался в девушку. Можно сказать, на полном скаку врубился. Словно слепой, словно не видел ничего перед собой. Или не слышал. Но все-таки видеть – важнее. А он непостижимо – не увидел. Не заметил.

      А вот она, падая, разглядела кое-что. Серая толстовка, серые спортивные штаны, яркие бирюзовые кроссовки. Копна черных кудрей и серебристые наушники, приминающие волосы. А еще удивлённые тёмные глаза. Она грохнулась на асфальт, больно ударившись коленом.

      Парень не понял, как это произошло. Нет, ну, то есть ничего неожиданного не предвещало. Бежал, слушал музыку. Правая-левая, туц-тудуц-туц-туц. И непонятно каким образом вдруг под ногами оказалось тело, о которое он споткнулся. В общем, зазевался, как ни крути.

      Из порванного от удара пакета выкатились апельсины, оказавшиеся необыкновенно яркими на тускло-матовой серости асфальта. Он услышал: «Скотина!» – и громкий всхлип.

      Девушка сидела в метре от него среди оранжевых апельсинов, тёрла колено, всхлипывала и, кажется, ругалась.

      Парень наклонился к ней.

      – Скажите… Вам нужна помощь?

      Тут ему доходчиво объяснили всё про него самого и предложенные услуги. Несчастный вид пострадавшей, шмыганье носом и потёкшая тушь растопили мужское сердце, поэтому рука помощи была протянута. И даже принята. Девушка оказалась невесомой – он поднял ее с асфальта без малейшего усилия. Она вообще показалась юноше какой-то нереальной – слишком хрупкая, слишком изящная, а волосы просто белые. Она подняла на него глаза. Он никогда не видел раньше таких глаз – на грани темно-голубого и светло-синего. Ни то ни другое. Где-то между. А когда она поднялась, он разглядел мелкую лёгкую россыпь веснушек.

      – Смотреть надо куда прёшь! – Девушка старательно грубила, словно домашнее задание демонстрировала.

      – Извините.

      Апельсины на ощупь оказались пупырчатыми, зато в ладонь ложились ладно.

      – В жопу себе засунь извинения.

      – Пакет порвался.

      Она фыркнула:

      – Да неужели? Из-за тебя!

      – Верно, – согласился он безропотно. – Виноват. Вы далеко живёте?

      – Вот! – Пальчик из обрубка тёмно-серой митенки практически обличительно ткнул в неприметную облезлую дверь, которую язык не поворачивался назвать «парадной», но она такой и являлась.

      – Помочь?

      – Зачем же? – процедила она сквозь зубы.

      Изящной рукой девушка резко очертила окружность на асфальте, на которой уместились россыпь апельсинов, пачка печенья, упаковка гречки, что-то еще непонятной формы в блестяще-шуршащей фольге. Порванный пакет с тихим шорохом, подталкиваемый ветерком, тихо сбегал вдоль по улице.

      – Сама прекрасно справлюсь.

      Парень в спортивном костюме вздохнул, снял серебристые наушники с шеи и решительно стянул с себя толстовку, явив сырому питерскому сентябрю лёгкую футболку. Из толстовки была сооружена импровизированная авоська, в которую и сложили фрагменты нечаянного уличного натюрморта.

      Дверь перед случайным носильщиком открылась с крайне недовольным и даже презрительным скрипом. Парадная внутри оказалась еще более питерской, чем снаружи. Стены и лестница эпохи Достоевского, потолок и того раньше.

      Этаж третий, дверь черного дерматина – уже не достоевской, а советской эпохи. Замок лязгнул премерзко, дверь проскрипела в унисон – и всё в полном соответствии с окружающей обстановкой.

      За дверью было темно, затхло, пахло лекарствами, какой-то едой и, странно, чем-то, похожим на индийские благовония. Почему-то казалось, что сейчас под ноги бросится большой черный кот, но, когда зажглась тусклая лампа под потолком, стало ясно, что встречать их никто не вышел.

      – Туда, – махнула девушка вдоль узкого коридора, сплошь чем-то уставленного и увешанного.

      Парень шагнул вслед за ней, смело отогнав мысли, что надо разуться.