Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 2. Александр Дюма

кротка, как овечка. Не бойтесь, она не станет противиться, когда вы ей объявите, что любите ее.

      И принцесса захохотала.

      – Вы оставите мне дружбу брата, постоянство брата и благосклонность короля, не правда ли?

      – Я оставлю вам сердце, которое бьется только для вас.

      – И вы полагаете, что наше будущее обеспечено?

      – Надеюсь.

      – Ваша мать перестанет смотреть на меня как на врага?

      – Да.

      – А Мария-Терезия не будет больше говорить по-испански в присутствии моего мужа, который не любит слышать иностранную речь, так как ему все кажется, что его бранят?

      – Может быть, он прав, – проговорил король.

      – Наконец, будут ли по-прежнему обвинять короля в преступных чувствах, если мы питаем друг к другу только чистую симпатию, без всяких задних мыслей?

      – Да, да, – пробормотал король. – Правда, станут говорить другое.

      – Что еще, государь? Неужели нас никогда не оставят в покое?

      – Будут говорить, – продолжал король, – что у меня очень дурной вкус. Ну, да что значит мое самолюбие перед вашим спокойствием?

      – Моей честью, государь, хотите вы сказать, честью нашей семьи. И притом, поверьте, вы напрасно заранее настраиваете себя против Лавальер; она прихрамывает, но она, право, не лишена некоторого ума. Впрочем, к чему прикасается король, то превращается в золото.

      – Помните, Генриетта, что я еще у вас в долгу, вы могли бы заставить меня заплатить гораздо дороже за ваше пребывание во Франции.

      – Государь, к нам подходят… Еще одно слово.

      – Слушаю.

      – Вы благоразумны и осмотрительны, государь, но вам теперь придется вооружиться всем вашим благоразумием и всей вашей осмотрительностью.

      – О, с сегодняшнего же вечера я примусь за свою роль, – со смехом воскликнул Людовик. – Вы увидите, что у меня есть призвание к роли пастушка. У нас сегодня после обеда большая прогулка в лес, а потом ужин и в десять часов балет.

      – Я знаю.

      – Итак, сегодня же вечером мое любовное пламя взовьется выше наших фейерверков и будет гореть ярче плошек нашего друга Кольбера. У королев и у принца от его блеска глаза заболят.

      – Будьте осторожны, государь!

      – Боже мой, что же я сделал?

      – Мне придется взять назад похвалы, которые я вам только что расточала… Я назвала вас благоразумным, осмотрительным… А вы начинаете с такого безумства! Разве страсть может загореться в одно мгновение, как факел? Разве такой король, как вы, сможет сразу, без всякой подготовки, пасть к ногам такой девушки, как Лавальер?

      – Генриетта, Генриетта! Я ловлю вас на слове… Мы еще не начали кампанию, а вы уже нападаете на меня.

      – Нет, я только предостерегаю вас. Пусть пламя разгорается постепенно, понемногу, а не мгновенно. Если вы проявите такой пыл, никто не поверит, что вы влюбились, а подумают, что вы помешались, если только сразу не разгадают всей вашей игры. Люди иногда не столь глупы, как кажутся.

      Король принужден был признать, что принцесса мудра, как ангел, и хитра, как дьявол.

      Он поклонился.

      – Хорошо, пусть будет так, – согласился