Золотые анклавы. Наоми Новик

уставилась на нее. – Но…

      – Мне что, объяснить попонятнее? – холодно спросила Лизель. – Его жена – дочь Госпожи. Так он и получил место в анклаве. И сказал маме, что если она хочет отправить меня в Шоломанчу, то должна молчать и не напоминать ему о себе. Я никогда не видела отца. Иногда он посылал деньги.

      Эти слова источали презрение. Члену анклава ничего не стоит создать деньги. Даже мелкий маг-одиночка может наколдовать себе пятидесятифунтовую бумажку: анклав возразит, только если он начнет подделывать их в крупных масштабах, рискуя разоблачением. Но на свете не существует такого анклава, у которого нет более или менее неограниченного запаса наличных.

      Я поморщилась; мне не хотелось сочувствовать Лизель. Но бросить ребенка на поживу злыдням, а самому жить в роскоши… Главное, ему бы ничего не было, если бы он забрал дочку с собой! Никого не выгоняют из анклава за измену жене, даже если Господину или Госпоже это не нравится. За излишнюю строгость глава анклава может лишиться места. Члены анклавов ожидают – и не без причины, – что им будет сходить с рук почти что угодно, включая завуалированное использование малии, лишь бы это не ставило под угрозу анклав в целом. Есть только одна черта, которую никому не дозволено переходить; все остальные правила гибки. Но отец Лизель, вероятно, мог лишиться места в совете. И им он дорожил больше, чем жизнью дочери.

      – Значит, Мюнхен отпадает, – сказала я. – Но почему ты не выбрала другой немецкий анклав?

      – А толку? – пожала плечами Лизель. – Мюнхенский – самый могущественный. Мне нужен был анклав сильнее, а не слабее мюнхенского.

      – Зачем? – поинтересовалась я, не удержавшись, хотя и сомневалась, что хочу знать правду.

      – Детали я пока не продумала, – небрежно отозвалась Лизель. – Но я намерена достичь такого положения, чтобы стать могущественней папиной жены. И тогда уж она пожалеет.

      – О чем?

      – О том, что убила мою мать. Не было никакого несчастного случая. – Она имела право говорить с раздражением; и как только Лизель это сказала, все стало совершенно ясно.

      Ее отец старался скрыть свой маленький грязный секрет, но жена все узнала – возможно, когда он прибег к своим связям, чтобы поместить Лизель в Шоломанчу. И вместо того чтобы выставить за дверь неверного мужа, она расправилась с его бывшей любовницей. Лизель пришлось смотреть, как мать умирает.

      И тогда я, почти против воли, поняла, что делала Лизель. Гораздо проще было думать, что она просто стерва, готовая на что угодно ради места в анклаве, роскоши и власти. На самом деле Лизель сложила два и два и пришла к абсолютно верному выводу: стать Госпожой могущественного анклава – единственный способ сделать так, чтобы убийца ее матери хоть на мгновение пожалела о содеянном. В отличие от любого нормального человека, Лизель, посмотрев на это уравнение, не подумала: «Ладно, я ограничусь тем, что назло ей постараюсь жить как можно лучше». Она составила тридцатилетний план, в котором пункт первый гласил: выпуститься из Шоломанчи с отличием. И двинулась вперед.

      Лизель по-прежнему