И приходит ночь. Эллисон Сафт

обязательному призыву – мера предосторожности в этом раздираемом войной королевстве, – теперь она вынуждена нарушить закон. Будучи военным медиком в отставке, Рен проживет свои дни в преданности Богине, исцеляя простых людей. Уйти означало отказаться от магии.

      Рен промолчала. Она словно разучилась говорить.

      Гнев бурлил в животе, как корабль, брошенный в море. Кровь громко стучала в ушах. Она не смогла придумать ничего другого, кроме как повернуться на каблуках и побежать к двери. Зрение поплыло, и она провела тыльными сторонами ладоней под глазами, чтобы поймать любые слезы, которые осмелились пролиться. Она ненавидела плакать, когда злилась. Это была еще одна слабость, еще одна причина, по которой она не могла быть военным врачом, еще одна причина, по которой ее отстранили. Эмоции, слишком сильные, чтобы ими можно было управлять, каждый раз обрекали ее на гибель.

      3

      Прошло несколько часов после встречи с Изабель, когда в дверь постучали.

      – Ты дома? – Уна прижалась лицом к окну, всматриваясь в темноту.

      Сердце подскочило к горлу. Уна не приходила к Рен с тех пор, как… Нет, она не будет думать об этом. Они договорились никогда больше не обсуждать это.

      Глубоко вздохнув, Рен встала и открыла дверь. Как только Уна вошла в комнату, Рен рухнула в кресло и натянула одеяло на голову. Почти сразу же она почувствовала рывок – затем съежилась, когда свет снова проник внутрь. Уна отодвинула край ее импровизированного кокона и скривила губы, как будто обнаружила внутри что-то сформировавшееся лишь наполовину.

      – Пожалуйста, только не плачь, – попросила она. – Мне станет неловко.

      – Я не буду плакать.

      Уна отстегнула саблю и осторожно присела рядом на кресло. У нее никогда особо не получалось успокаивать других, но Рен была благодарна за попытку.

      – Тогда, может, включишь свет, например? А то атмосфера гнетущая.

      Рен застонала и снова закуталась в плед. Она решила игнорировать Уну, но затем осмотрела квартиру глазами подруги и поняла по крайней мере часть ее беспокойства. Рен всегда была на заданиях, или погружалась в исследования, разрабатывая новые способы использования фолы, чтобы усовершенствовать хирургические навыки, или изучала ядовитые растения, которые аптекарь припас для нее. Она так редко здесь находилась, что никогда не удосуживалась украсить это место. С потолка свисали сухие травы, перевязанные бечевкой: веточки лаванды, зазубренные пучки крапивы и оранжевой календулы. Под надломленным карнизом виднелись облупившиеся обои в цветочек, испачканные свечным дымом и забрызганные взорвавшимися остатками какой-то неудавшейся настойки.

      Из широких окон, покрытых пылью, открывался вид на оживленную улицу, освещенную приглушенным светом фонарей. Со своего рабочего места Рен могла наблюдать, как женщина через улицу по утрам развешивает одежду для просушки на веревке, а ночью – как ассенизаторы[1] вытаскивают вонючие плетеные корзины из выгребных ям. Хотя она могла позволить себе многое на военное жалованье,

1

От англ. soil men; люди этой профессии собирали содержимое выгребных ям ночью и ночных горшков – рано утром, главным образом в XVIII–XIX веках. (Прим. ред.)