Тыквенно-пряный парень. Соль Валентайн

все заданные варианты. Оставшиеся вполне можно осилить дома.

      Вообще, я планировала заняться работой. Несмотря на выходной, мне прямо не терпится взяться за меню, поискать рецепты и, возможно, потестировать их прямо на месте. Вот только вряд ли я уже успею разобраться и с уроками, и с меню, еще и поспать, чтобы не скатиться в хронический недосып. И, как бы ни хотелось поскорее разобраться с делами, приходится сделать выбор в пользу школы и сна. Некоторые учителя совсем не в восторге от того, что я работаю, хотя я нечасто отпрашиваюсь с уроков: только если сменщик заболевает.

      После звонка все радостно расходятся по домам, и только мы с Лукиным молча начинаем убирать класс. И кто придумал, что труд делает из школьника человека? Из меня, например, мытье старого, видавшего виды линолеума делает настоящего зверя. Особенно когда… приносят горстку ластиков и велят оттирать от пола черные полосы, оставленные обувью.

      – Что, – фыркает Лукин, наблюдая, как я с унылым видом, сидя на корточках, оттираю особенно вредный след чьего-то ботинка, – никак не можешь придумать, почему в очередной твоей беде виноват я?

      – Ну почему, – отвечаю я, – если бы ты не сидел в телефоне, тебя бы не наказали вместе со мной, и я провела бы прекрасный час в тишине и покое. Обязательно было напрашиваться на дежурство? Или пока ты меня караулишь, твой дружок ломает кофемашину?

      – Нет. Но мысль определенно интересная. Спасибо за идею, Тыква.

      Вместо ответа я усерднее начинаю тереть полосу, представляя, что это голова Лукина и я вожу по ней теркой. Невыносимый, самовлюбленный, наглый. Ненавижу!

      Пока я мою пол, Лукин вытирает доску, и делает это с явной ленцой. Лишь потому, что мне не хочется снова спорить, я молчу. Такое ощущение, словно он специально продлевает пытку моим обществом и не стремится вернуться домой. А ведь где-то там наверняка обижается Ритка. Если бы Лукин спросил, я бы посоветовала не совершать непоправимую ошибку и дать ей максимум внимания, на которое он способен. Но меня никто не спрашивает.

      Я домываю пол, предчувствуя близость свободы. Остается только шкаф, в котором уже ковыряется Лукин. Я могла бы просто сидеть и ждать, когда он закончит, но если бы хоть на секунду перестала двигаться, то непременно уснула бы. С Андрея станется просто закрыть меня в кабинете и уйти.

      Ничего интересного в шкафу нет, только старые методички, развалившиеся учебники, чьи-то тетради.

      – Может, тут и свежие варианты ЕГЭ найдутся? – задумчиво говорит Андрей.

      – Тебе лишь бы сжульничать.

      – Можно подумать, ты бы отказалась от ста баллов.

      – Отказалась бы. Какой смысл в ста баллах, если они нечестные? Все равно потом придется учиться.

      – Какая ты пресная и безвкусная. Прямо как тыква.

      – А ты – скользкий и противный. Как вареный лук. Разварившийся до каши лук в каком-нибудь мерзком молочном супе!

      Хотя я так голодна, что, может, и его бы съела. Дома бабушка наверняка приготовила курочку или что-то такое же вкусное. По пути можно купить что-нибудь к чаю, а потом завернуться