Последний день лета. Андрей Подшибякин

деньги на завтраках). Комикс был потрепанный и с очевидным уклоном в космическое софткор-порно; болгарский язык выглядел диковато: написано всё было вроде как кириллицей, но предельно непонятным образом. Пух догадывался, что́ происходит в произведении, по контексту; картинки давали некоторое представление о сюжете. Сюжет, правда, был таким, что Пух на всякий случай хранил книжку в дальнем углу своего шкафчика, с носками и трусами, – родителям незачем было знать о приключениях полногрудых звездных воительниц. Лишнее это.

      Еще возясь ключом в замке, он услышал мамины всхлипывания. Пух замер, пытаясь унять колотящееся сердце. Что случилось?!

      – Аркаша, это ты? – прерывисто сказала Софья Николаевна.

      Пух швырнул портфель в прихожей и кинулся в гостиную. Никого постороннего дома не было; мама, кажется, выглядела обычным маминым образом, – что же тогда стряслось?

      – Куда в уличной обуви?!

      А, ладно. Значит, всё в порядке.

      Аркаша вернулся в прихожую, выковырнулся из кроссовок производства обувной фабрики имени Микояна и пошел на второй заход. На сердце было по-прежнему неспокойно.

      – Мам, почему ты плачешь? Кто тебя обидел?

      – О, сын, обидел – это не то слово, – театрально сказала мама, блестя заплаканными глазами.

      Пух озадаченно заморгал, ожидая объяснений, – он знал, что они обязательно воспоследуют.

      – Твой отец причинил мне немыслимую боль!

      – Что?! Мам!.. Надо звонить в милицию! Почему?! Как он…

      Аркаша понял, что сейчас и сам заплачет. Профессор Худородов был тишайшим и безобиднейшим мужчиной, неоднократно и недвусмысленно порицавшим домашнее насилие; он считал, что только животные и быдло причиняют боль членам собственной семьи. Выражения, в которых папа разглагольствовал на эту тему, Пуха всегда немного смущали, хотя он даже самому себе не мог толком объяснить, почему.

      – Аркадий! Как ты посмел решить, что папа мог причинить мне физическую боль?!

      Всё резко стало еще менее понятным. Пух вздохнул.

      – Он что-то сказал? Мам?

      – Не что, а как!

      Пух выждал еще несколько секунд. Мама продолжила:

      – Он обозвал Ельцина алкашом!

      Аркаша закатил глаза и с облегчением выдохнул.

      – Безусловно, Аркаша, ты слишком молод, чтобы в полной мере осознать трагизм ситуации, – продолжила Софья Николаевна. – Но ты обязан понимать: судьба нашей страны висит на волоске! Конечно, Борис Николаевич не идеален, – но кто в таком случае идеален?! Я всей душой желаю ему успеха в его нелегком деле! В России всегда ненавидели реформаторов, всегда цеплялись за подонков и ретроградов вроде этого солдафона Руцкого, которого обожает твой папаша… Так, ладно, рано тебе еще… Там котлеты на плите, ты голодный?

      Не дожидаясь ответа, она вздохнула и покачала головой.

      – Руцкой!.. Да как он вообще может…

      – Мам, может, «Лунную сонату» сыграем? – неожиданно для себя ляпнул Пух, уже нацелившийся было на котлеты.

      – Не сегодня,