Поход на полночь. Александр Невский. Борис Александрович Алмазов

арода. Они наиболее всех народны. Они получают народное признание и любовь на каких-то особых, неосознанных путях, именно как наиболее ярко осознавшие и воплотившие национальную волю. Но их жизнь полна непонимания и открытых мятежей. Они всегда одиноки.

      Н.А. Клепинин. «Святой благоверный и великий князь

      Александр Невский»

      YMKA-PRESS, Paris, 1928

      Пролог

      «Пришли народы незнаемые…»

      (1223 г.)

      1.

      За Днепром служилые черные клобуки донесли, что видали маячивших на холмах и возвышенностях чужих всадников народа незнаемого. Одного словили. Видом он был преужасен: гололоб, безбород, лицо имел плоское и будто внутрь продавленное, нос короткий, глаза безбровые и такие узкие, что не разобрать, как он и смотрит-то. Тело имел широкое, и на взгляд – совсем без шеи, руки и ноги короткие. Поначалу то, когда издали, смотрели, и вовсе решили, что он без ног. Потому иные сказывали, что сие зверь Китоврас, не то лошадь – подбрюшье то конское, не то человек. Но как попали в но стрелою, так он и развалился: конь – отдельно, человек – отдельно....

      Старший воевода Александр Попович велел пленника привести в свой шатер. Но привести оказалось невозможно – ранен трудно, уже глаза заводил. Принесли. Поставили носилки у ног воеводы.

      Воевода Александр внимательно рассмотрел «воителя грозна». Мелкорослый, на вид – тщедушный. Лик имел страховидный, но подобные лица попадались и среди половцев, особенно тех, что последнее время, откуда-то издалека приходили. И не гололоб природно, а прическа диковинная на голове его: середина головы брита, как лысина, а на висках и да затылке четыре косы тонкие длинные насаленные. Волос черен и груб, будто конский хвост. Лицо с желтизной, а теперь уж и в темных пятнах подглазий, с синюшными губами – видать кончается жизнь в таурмене, мунгале или как там его…

      Александр рядно, коим покрыт раненый, приподнял, да скорее обратно покрыл. Все кишки наружу и ребра ломанные, как у рыбы гниющей, наружу торчат. Видно, как сердце бьется.

      – Фу, глядеть приторно… – сказал крещеный половец Антипа, тот, что и взял пленника. – Добить его, что ли?

      –

      Надо бы, допрежь сего, распытать,

      –

      предложил сотник половцев Ратмир.

      – Да он уж кончается. Толку с него…

      Александр – опытен – прикинул: жизни в таурмене осталось часа на два:

      – Да и кто ж его собачье наречие ведает? Как распытать-то? Так что, Антипа, взял ты языка, а язык сей немым явился, – сказал он по-кыпчакски.

      И тут все увидели, как у раненого расползлись в улыбке губы.

      – Ого! – зашевелились, посунувшись к носилкам, половцы: – Никак он нашу речь понимает! Ну-ко!

      Антипа немилостиво вывернул таурмену веко. Черный глаз, без мертвенной пленки, глядел осмысленно.

      – Жив. Ай! Жив. Допросить можно… – засуетился Антипа: – Ай-е! Жив!

      Раненый открыл глаза и так глянул на Александра и воевод, что те невольно отшатнулись. С трудом, ворочая языком, он что-то проскрипел, будто каркнул, и плюнул в склоненные над ним лица. Кровавый плевок попал Поповичу на сапог.

      – Ах, ты, паскуда! – кинулся пинать таурмена Иванко оруженосец.

      – Оставьте его! – приказал Александр.

      – Заговоришь! Заговоришь, сучий хвост! – хлопотал Антипа. – Ты у меня все расскажешь… Ты у меня соловьем запоешь…

      – Оставьте его! – повторил приказ Попович. – Снесите вон наружу, чтоб не воняло тута…

      – Чего ж ты его распытать не дал? – удивленно спросил половец, когда толпа воинов клубком вывалились из шатра: – Сейчас-то зажмуркой идем. Где кто, где враги?

      – Побьют они нас, – сказал вдруг Александр. И сам подивился тому, что сказал.

      – Да ты что! Это же звереныш дикий, навроде волка… А у нас сила, вон какая! В кои веки вся Русь заединым духом поднялась! – ахнул боярин Анпилог, ведавший конным обозом. – Они вои, сказывают, хуже половцев,… – и тут же осекся, напоровшись на взгляд половца Антипы.

      – Это ведь всего смерд ихний, – сказал Александр, – самая, то есть, чернота. А иного боярина крепче держится.

      – И у нас воев изрядных много! И духом смелы и телом крепки…

      – То – то и оно, у нас только что много, а у них, разумею, таковы – все…

      – Господи, – перекрестился Анпилог, – аж меня от твоих слов в холод кинуло. Ты ли это, витязь? Я тя, Олёша, не узнаю! Ты ли это, Попович?!

      – Я сам себя не узнаю.

      Правду сказал. Странное предчувствие страшного, неведомого, чему и противостоять то нельзя, как Судному дню, теперь оформилось. Вот она, секира при корнях древа лежащая. Шумит листва, зреют плоды, а смерть ему уже приуготовлена. Вот он – конец света. Идут народы незнаемые, и на людей-то не похожие, и всех сильных побивают!

      Попович вышел из шатра. Воинский лагерь, разбитый на берегу Днепра, сиял – полный огней, бряцания оружия, музыки, доносившейся