Ангел для Демона. Князева Анастасия

здоровая. Еду домой. Мимо проплывают знакомые, въевшиеся под корку, пейзажи. За тонированным окном шумит прибой, и щебечут птицы. Жизнь продолжается. Идёт своим чередом, несмотря ни на что. Ей плевать на потери людишек. Ей плевать на их страдания. Она не оборачивается. Не засматривается за тех, кто остался за бортом. Ей это не нужно.

      – Заедем сначала на кладбище, – обращаюсь к водителю и смотрю ему в глаза через зеркало заднего вида.

      Кажется, мужчине не очень нравится моя идея. Он не хочет менять привычный маршрут. Не положено по инструкции.

      – Но Владимир Олегович… – пытается возразить, но не даю. Перебиваю, едва он успевает рот открыть:

      – Я знаю, что вам сказал мой отец, – стараюсь придать своим словам максимум уверенности, игнорируя её абсолютное отсутствие. – Отвезите меня, пожалуйста, на кладбище. Мы ненадолго.

      Серые глаза мужчины смотрят на меня несколько секунд. Изучают. Будто прикидывает, стоит ли потакать капризам избалованной принцессы, коей меня считает. За двадцать один год успела привыкнуть к их снисходительному отношению. Мол, что взять с дочурки Ангелова? Художница. Ничего серьёзного.

      – Хорошо, Катерина Владимировна, – протянул водитель, переведя взгляд на дорогу. – Как скажете.

      Откинувшись на спинку кресла, закрыла глаза. Всего на миг, чтобы успокоиться, прийти в себя и унять бешеный пульс.

      Воспоминания двухгодичной давности замелькали перед мысленным взором, подобно чёрно-белым кадрам старого диафильма. В висках болезненно застучали надоедливые молотки, спину прострелило острой болью.

      Я будто снова оказалась в больничной палате, подключённая к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Надоедливый писк кардиомонитора резал слух, перед глазами всё плыло и растекалось, превращаясь в большие цветочные кляксы.

      – Катенька, девочка моя, – папин голос долетал до меня издалека, словно из-за широкой каменной стены. – Проснулась! Наконец-то.

      Почувствовала, как до моей руки дотрагивается его широкая, покрытая грубой мужской кожей, ладонь. Пальцы мелко задрожали, резь в глазах усилилась.

      – Ч-что со мной? Г-где я?

      – Всё уже позади, малыш, – заверяет папа, а я не верю. Не хочу верить. – Главное, ты пришла в себя. Остальное уже не имеет никакого значения.

      – П-пап…

      А из глаз текут кровавые слёзы. Кожу под ними жжёт, в носу гуляет холодный ветер. Пытаюсь избавиться от надоедливой трубки, но не могу. Руки не слушаются. Не могу дотянуться до шланга. Мышцы болят, кажется неподъёмными.

      – Вы с Константином попали в аварию, – словно удар в самое сердце. Костя… Знаю. Мой друг, водитель и телохранитель в одном лице. Пытаюсь вспомнить момент, о котором говорит папа, но воспоминаний… нет. В голове пусто. Только боль и желание плакать. Громко. Навзрыд. – Он погиб на месте, а ты… – сжимает мои ледяные пальцы. Крепко так. Пугающе крепко. – Ты была в коме… год… Врачи говорили, что не проснёшься. А я верил! Знал, что ты не уйдёшь, не бросишь своего старика…

      Он ещё долго говорил. Много. Безостановочно.