Привычка ненавидеть. Катя Саммер

Бес, – толкает в бок и, прикалываясь, пытает меня Мирон, – ты очень хочешь с ней пососаться? А то, может, мы тут напрасно надрываемся? Девчонка молодцом идет.

      Он понимает мой ответ без слов. А я понимаю, что она всех очаровывает, блин. Она слишком живая, чтобы ее игнорировать. И куда делась та фанатичная ненависть, если каждый здесь с удовольствием бы нагнул ее над этим столом?

      – Ты тоже вместо головы думаешь членом? – срываюсь я на Дэна, который пьет очередной стакан после меткого попадания Ланской. У него в прямом смысле текут на нее слюни. Полный атас. Пора прощаться. – Кончайте ее, – говорю Мирону и получаю короткий кивок.

      Илья волком воет, заводя парней, те бушуют и орут, болея уже хрен пойми за кого. Савва явно не поддается Книжнику, и я просто не секу, в чем соль. Но Мир по команде лупит один стакан за другим. Он король вечеринок, у девчонки не было шансов.

      Я вижу, как меняется у той лицо, когда осознание накатывает на нее. Кажется, она в один миг трезвеет, отдергивает пальцы от полного стакана, будто обожглась. Я вот одного не пойму: она правда не дружит с головой? Впереться в дом, полный мужиков. А если бы ее тут по кругу пустили? Или Салага все же говорил правду?

      – У-у-у! – тянут волки.

      – Детка, жги! – кивает Остроумов.

      – Карточный долг – дело чести, – как клоун, поклонившись ей, громко заявляет Мирон.

      Ланская стоит на месте, не шевелится и, кажется, не дышит. Зрачки сожрали радужку. От страха или от предвкушения? Может, ей сразу предложить член?

      – Это просто поцелуй, – шепчет она еле слышно одними губами, на которые я смотрю. Они снова покусаны и обветрены. Уверен, от нее несет пивом, и меня заранее тошнит.

      Нет, ни при каких условиях – эта мысль пульсирует в висках, затем несется бегущей строкой перед глазами, но я все равно молчу, пока Ланская огибает стол и медленно уничтожает метры между нами.

      Я хочу ударить больнее, поэтому жду. Жду критичный момент, предвкушаю ее распахнутые совиные глаза и застывшие в них слезы. Нет, я хочу, чтобы они лились градом. Я хочу, чтобы она поняла: это не игры для сопливых девчонок. Ей, в конце концов, нужно понять, что это взрослый и жестокий мир. На ее лбу пульсирует вена, я хорошо это вижу, потому что она останавливается в шаге от меня. Нижняя губа едва заметно дрожит. Грудь скачет вверх-вниз, сдав ее с потрохами.

      – Боишься? – Я не хочу вести с ней диалог, но зачем-то спрашиваю.

      Ее брови сходятся на переносице.

      – Если это какой-то извращенный способ снова поиздеваться надо мной…

      – Ничего не будет, – говорю я и затем повторяю еще громче: – Не хочу, чтобы меня стошнило.

      Все разом переобуваются и бесконечно гудят. Она сглатывает, поджимает губы, но почему-то будто выдыхает. Я совсем не этого хотел. Где слезы? Где истерика? Где все это?

      – Я подумала о том же.

      Я открываю рот и тяну руку, чтобы…

      – Тогда я за него, – встает между нами Савва и, потянув подбородок Ланской вверх, целует ее.

      Остроумов целует Ланскую,