«Смерть красавицам» или Петербургский мститель. Игорь Москвин

амкал ртом, – кажись, молодая… – и утёр нос рукавом.

      Когда утопленницу вытащили и повернули с живота на спину, ахнули оба.

      – Мать честная, – начал креститься старик, глядя красными глазами на тело женщины. – Кто ж её так?

      Вопрос повис в воздухе.

      Лицо, обрамлённое тёмными от воды волосами, было исполосовано десятком тонких глубоких порезов – теперь, в утреннем сумраке, казавшихся неестественно белыми и от этого вызывавших какую-то оторопь.

      – Стой здесь, и чтобы мне тут!.. – гаркнул полицейский, погрозив пальцем, и, даже не договорив: «…был безотлучно на месте!», побежал в участок. Надо было бы посвистеть, чтобы явились на зов другие полицейские, но такая мысль не пришла в голову. Страшно оказалось смотреть на исполосованное женское лицо. Происшествие требовало вмешательства вышестоящего начальства. Ежели баба утопла или сама бросилась от тяжёлой жизни в воду, это, так сказать, рядовой случай. А может быть, кто помог, – тогда выходит дело не простого полицейского. На это есть пристав, над ним эта… фу ты, чёрт… сыскная полиция. Прибавил шагу. Хотя порезы на лице явно свидетельствовали, что не сама бросилась в холодную невскую волну эта женщина, довольно молодая, как успел отметить Семёнов.

      В столь ранний час в участок никогда не приходило вышестоящее начальство. А беспокоить пристава или его помощника Семёнов не посмел. Снял с головы форменную фуражку, почесал затылок и решил, что околоточный Ильин – тоже начальство, и пусть он решает, кого далее ставить в известность.

      Главное – переложить решение со своих полицейских плеч на другие, чуть повыше.

      – Семён Лукич!.. – Семёнов робко поскрёб дверь околоточного, зная, что тот услышит только возню, и то в лучшем случае.

      Дверь отворила жена Ильина. Перед ней полицейский оробел ещё больше, поскольку знал, что сам околоточный ходит под каблуком этой невысокой худосочной женщины.

      – Мне бы Семёна Лукича…

      Женщина смерила полицейского взглядом карих глаз, в которых невозможно было ничего прочитать. Крикнула, повернув голову:

      – Сёма, тут по твою душу!

      Ильин вышел на крыльцо в форменных штанах и нижней белоснежной рубахе, перечёркнутой толстыми подтяжками. В руке у него был кусок пирога.

      – А-а, – раздосадовано протянул околоточный, – это ты, Семёнов. Я уж думал… – и не договорил. Откусив от пирога, спросил с набитым ртом: – Что тебе?

      – Семён Лукич, – вкрадчиво сказал полицейский, да так тихо, что Ильин вытянул шею.

      – Ну, что там стряслось? Опять Коська буянит?

      – Не, – помотал головой Семёнов, – бабу утопшую из Невы достали…

      – Ну и что? – удивился Семён Лукич, не переставая жевать. – Фу ты, невидаль какая! Жить дуре надоело, вот и…

      – Не, – опять повторил полицейский, – у неё вот так, – он показал на своём лице, – вся морда исполосована то ли ножом, то ли бритвой. Не сама она…

      – Вот это не твоего ума дело, есть начальники поумнее тебя. Вот они и решат, что и как.

      – Так я ничего, это, – смутился Семёнов, – в мою обязанность входит оповестить вышестоящее начальство о происшествии. Я и докладаю.

      – Пристава оповестил?

      – Так я сперва к вам, своему начальнику.

      – Понятно, – скрипнул зубами околоточный. – Бери ноги в руки и беги к… – Ильин запнулся, размышляя, к кому послать этого служивого олуха: к приставу или его помощнику? Начальник живёт дальше, так что пусть решает ротмистр Преферанский – самому выезжать или сразу же ставить в известность пристава. – К Михаилу Александровичу, и мигом! Знаешь, где он проживает?

      – Так точно, на Невском, – и Семёнов махнул рукой в сторону проспекта.

      – Живо! – приказал околоточный.

      – Так что передать?

      – Ну, дубина!.. – изумился Ильин. – Про утопшую бабу доложи. И про порезы на лице, – крикнул уже вдогонку.

      Квартира ротмистра Преферанского располагалась во втором этаже доходного дома, стоящего на углу Невского и небольшой улочки Золотоношской.

      Семёнов всегда робел, когда приходилось с поручениями приходить к начальству. Начинали слабеть ноги, и каждый шаг давался с трудом. Особенно обессилили последние ступени.

      Полицейский нажал на кнопку электрического звонка и прислушался к трели, раздавшейся за дверью. Затем поспешно отдёрнул руку, словно медная поверхность была горячей.

      Спустя какое-то время, которое показалось Семёнову вечностью, щёлкнул замок или щеколда и звякнула цепочка. На пороге показалась девица лет двадцати пяти – тридцати с неприветливым оценивающим взглядом.

      – Тебе кого?

      – Михаила Александровича, – пролепетал оробевший полицейский.

      – По какому делу?

      – Убийству! – выпалил Семёнов.

      У женщины округлились глаза, и она, заикаясь, пролепетала.

      – Сию минуту доложу. Заходите, – милостиво позволила ждать