Я тебя не знаю. Иван Коваленко

адреса, что нам известны, в социальных сетях не заведено ни одного аккаунта. Сервисы знакомств, профессиональные сайты для художников и дизайнеров – все это тоже можно отмести. В двух крупных интернет-магазинах Алиса делала заказы, но и там ничего примечательного – товары для жизни.

      – Книг среди них нет?

      – Книг нет. Но есть несколько блокнотов, которые, как я понимаю, были обнаружены при осмотре квартиры.

      В блокнотах оказались рисунки погибшего.

      – Распечатка телефонных звонков и сообщений. – Варвара протянула стопку листов А4. – Он звонил ей, она ему. Ни с кем больше за последние полгода она не говорила и не переписывалась. Но это не доказательство вины.

      – А что с письмами?

      – Еще сложнее. Это бесконечные сообщения самой себе. Как будто она вела таким образом дневник. Но и эта «переписка» прекратилась два месяца назад. В остальном же – информационные сообщения от сервисов каршеринга, ЖКХ и мало что значащие уведомления.

      Тимофей задумался. Где граница между странностью и болезнью? Оставался вариант (и он был вероятен), что есть и другие почтовые ящики, о которых они просто не могут знать, поскольку те никак не «засвечены». В таком случае все эти письма самой себе представлялись совершенно в другом свете. И это не заметки нездоровой женщины, а попытка создать завесу, которая отгородила бы ее настоящую жизнь от посторонних взглядов.

      «Паршивенький вечер. Мой Давид поначалу был любезен и мил. Но что сказать, когда нечего сказать? Поэтому молчу, а он обижается».

      «Вспоминаю куропаток. Беркута, парящего над полем. Полевые цветы до пояса. И реку с водоворотами. Зяблик за окном выводит трели. Ты – где-то».

      «Вот скажи мне, как так получается, что люди перестают понимать друг друга? Давид опять жалуется, что его кто-то там не ценит, а потом сердится, что я ничего не говорю в утешение. А я понять не могу: зачем нужны утешения, если знаешь себе цену? Он-то говорит, что цену себе знает. Тогда о чем речь? Опять нужно сочувствие? Но оно только топит другого. Мутная жижа, в которой пропадают силы, а горести набирают мощь. Скажи ему так, он бы ответил, что я жестокосердная».

      «Что получаю я? Вопрос так вопрос. Странно, что я не ставила его вот так ребром раньше. Например, после того как переехала к нему жить. Вообще, это, наверное, его влияние: он как-то сказал, что задавать вопросы – слабая сторона человека. Что в своей погоне за ответами человек как бы пытается стать Богом. Это Вавилон, восклицал он».

      «Но, милый мой Давид, как бы ты сам жил без вопросов? Вся твоя жизнь – это один сплошной вопрос: что я могу сделать? Для других, для нее (то есть меня), для нас двоих».

      «Его пленяющий душу альтруизм. Светлая-пресветлая доброта. Но она нуждается в подпитке, а я – не чайник с кофе и не бутылка вина. Я – это я. Та, за которую он взял ответственность. И еще вопрос: отдавал ли он в этом отчет или так проявилась его очередная сверхидея: помочь мне?

      А если не помочь, то что? Каким образом он обозначал (или обозначает)